— Мы же говорим не о проститутках, не так ли?
— Она ждёт меня за столиком, в моём стакане.
В Лондоне щёлкает зажигалка.
В Лондоне Уиттмор подкуривает сигарету и выдыхает дым. В Бейкон-Хиллз Лидия отталкивается ногой от земли. Качели тихо скрипят и раскачиваются вперёд-назад.
— Значит, всё в порядке? — интересуется он без особого интереса.
— Да.
— Я так и знал, Мартин. Что остался единственным, кто согласится выслушивать твоё дерьмо, о котором ты сейчас молчишь. В три часа ночи.
Он никогда не соглашался на это добровольно. И даже не запнулся, произнося время в Калифорнии.
— Только я, — добавляет он.
— Ну и, может быть, кто-то из этих твоих ушлёпков, — добавляет. — Разнояйцевые близняшки Макколински.
Лидия не открывает глаз.
Прижимается лбом к цепи и слушает, как Уиттмор приканчивает свою сигарету. Она может поклясться, что видит на экране его мобильного часы калифорнийского времени.
Никак не научится жить в своём новом часовом поясе. Это так на него похоже.
— По-моему, у меня проблемы, Джекс. Просто… небольшие внутренние проблемы.
— Внутренние? Это как-то связано с венерологией, или типа этого?
— По большей части с психозами. И Питером. Ты помнишь Питера.
Джексон недолго молчит и тяжело выдыхает.
— Тот хрен, который укусил тебя. Тот хрен, которого ты воскресила. Тот хрен, который подставил всех на заводе, когда вы чуть не убили меня. Нет, я не помню его, и не нужно мне напоминать.
Лидия смеётся. Мышцы лица сводит. Она говорит что-то вроде — действительно, не нужно. Это такая чушь. А потом они молчат.
Молчат ещё примерно сорок секунд, а потом связь обрывается. Два доллара и восемьдесят центов — не так уж и много. Но больше сейчас и не нужно. Больше никакого Лондона и приглушённых басов. Только задний двор, качели, глубокая ночь и возвращающиеся голоса.
Лидия сухо сглатывает болезненную улыбку и колючий ком, который тяжело валится в желудок.
— Он у меня в голове, — шепчет она в телефон. — Кажется, я схожу с ума, Джексон.
Отключённый микрофон знает куда больше, чем собеседник. Так уж у них повелось.
Но больше сейчас и не нужно. Больше — нет.
Джексон не перезванивает.
— Нам нужно знать, Питер.
Хейл неторопливо поднимает саркастичный взгляд на Скотта, а у Лидии в желудке от этого сворачивается раскалённый камень. Это та самая, известная ей, точка невозврата.
В тот момент, когда на голубые радужки попадает солнечный свет из окна, а чёрный зрачок слегка сокращается от этого. Когда Питер секунду слегка хмурит лоб, а затем приподнимает брови в привычной насмешке и отворачивается от бьющих лучей. Когда он смотрит на МакКолла, а чувство такое, словно не отводит глаз от Лидии. Когда он театрально вздыхает, и его плечи слегка приподнимаются под лёгким свитером. Когда он поглаживает ладонью подлокотник дивана, на котором сидит, широко расставив ноги.