Была пересмотрена и переписка об Авеле, согласно которой оказалось, что он содержался в С.-Петербургской крепости с 26 мая 1800 года за разные сочинения его, заключающие в себе пророчества и другие инакозначащими литерами нелепости. В марте месяце 1801 года Авель отослан был к Амвросию для помещения в монастырь по его усмотрению и далее в Соловецкий монастырь, а 17 октября Архангельский гражданский губернатор донес, что Авель вследствие указа Синода из-под стражи освобожден и отдан архимандриту в числе прочих монашествующих. Выпущенный на волю, Авель сочинил третью книгу, с предвещением взятия Москвы неприятелем, за что его снова заточили на многие годы в Соловецкий монастырь. В исходе 1812 года министр духовных дел князь Голицын выписал его к себе в Петербург. После таинственных бесед с главою тогдашнего духовничества ему дана полная свобода. Он повел опять скитальческую жизнь.
Из тетрадей его и писем видно, что в своих фантазиях он был убежден совершенно и готов за них отдать свою жизнь.
Несомненный интерес вызывает то обстоятельство, что при обыске сказавшегося больным Авеля, учиненном настоятелем Валаамского монастыря Назарием вместе с одним иеромонахом того же монастыря, в келье Авеля была найдена и изъята книга, «писанная языком неизвестным», и листок с русскими литерами. А при пересмотре же переписки об Авеле упоминаются «разные сочинения его, заключающие в себе пророчества и другие инакозначащими литерами нелепости…».
Создается впечатление, что литеры в книге были русские, то есть гражданский шрифт, утвержденный указом Петра Первого в 1708 году, или славянскими буквами, кои изредка Авель применял и, несомненно, знал.
Не пришел ли он в конце концов в результате множества гонений за «писания нелепые, вздорные и злокозненные и оскорбительные» к шифрованным записям? В этом случае естественным было бы использование им привычных известных ему литер гражданского, скажем, шрифта именно в той форме, которая определена в тексте протокола «Дела» как ИНАКОЗНАЧАЩИЕ?
А тогда не являлся ли вложенный в книгу листок с русскими литерами ключом простейшего шифра, примененного Авелем для обеспечения скрытности записей и невозможности дальнейших обвинений в «семидесяти семи грехах»?
Так или иначе, но было бы крайне интересно поискать эту «шифровку» Авеля, а в случае удачи — даже им собственноручно исполненный ключ. Но и без ключа, надо полагать, шифровальщики наших дней без особого труда прочли бы текст книги Авеля. Если бы удалось ее найти в архивах, то мы бы прочли то, что никому пока неведомо!