И я тут же оживаю. Становлюсь гиперчувствительной. Я слышу его хрипловатое дыхание и воркование Ники. Чувствую тепло солнца на лице, хотя мы сидим в помещении, а утро облачное. Мне хочется поерзать на стуле и сжать бедра. Хочется попросить Томаса усилить нажатие на мои руки, чтобы ощутить, как его касание вытатуировано на моей коже.
— Расскажи, как ощущается эта кружка кофе.
У вас когда-нибудь получалось попробовать звук на вкус? Я раньше о таком и не думала, но сейчас ощущаю вкус звука его голоса. Он густой, тягучий и сладкий.
— Я-я… Ну… она горячая, — но не настолько горячая, как твои руки.
— Что еще?
Я шевелю пальцами под его ладонью и ощущаю шершавую поверхность кружки. Она желтая с коричневой ребристой ручкой.
— Грубая. И шершавая, — но грубость твоих рук ощущается в разы лучше.
— И?
В попытке почувствовать большее я ощущаю что-то металлическое. Сгибаю палец и костяшкой соприкасаюсь с гладким металлом. Это его обручальное кольцо. По сравнению с жаром его рук, оно кажется ледяным. Ритм моего дыхание меняется — или же становится другим его дыхание: прерывистое и неглубокое.
Чувствуя неправильность ситуации, я выпрямляю палец и прижимаю его к кружке.
— Она ощущается… словно солнце. Будто я только что прикоснулась к нему. И я ощущаю себя пробудившейся, наполненной энергией и… не знаю… Просто живой, — и мои слова сейчас не про идиотскую кружку.
Томас убирает руки, и я вынуждена открыть глаза. На его щеках легкий румянец, не яркий, но заметный, и он словно подсвечивает его изнутри. У меня в груди все переворачивается.
Он пожимает плечами.
— Теперь у тебя есть она. Эта кружка стала для тебя карманным солнцем. Писать стихи — это не про технику, хотя она тоже важна. И не про то, что ты видишь. Писать стихи — значит чувствовать. Тебе нужно уйти на глубину, поднять камни и заглянуть туда, куда бы ты предпочла не смотреть. Тогда ты сможешь писать. А эти книги сейчас тебе не нужны.
Я кладу руки на колени, одна на другую — жалкая попытка сберечь оставленное им тепло.
— Значит, ты так и делаешь? Заглядываешь туда, куда предпочел бы не смотреть?
— Иногда.
— И не боишься возможных находок?
Я не удивлюсь тому, что найду, если посмотрю вглубь себя — сумасшедшую эгоистку, преступно и неправильно влюбленную, — так что меня туда не тянет.
— Боюсь до ужаса, — бормочет он, отвечая на мой вопрос. — Искусство — это больно, Лейла. И потенциально опасно. Оно может разорвать на куски. И заберет у тебя все, иногда даже больше, чем ты будешь готова отдать. Это всегда голодный зверь. Ты его кормишь, кормишь и кормишь… до тех пор пока у тебя больше ничего не остается, — он делает резкий вдох. — Но ты все равно не будешь протестовать, потому что предпочтешь гнаться за удовольствием от создания чего-то нового, нежели жить во тьме. И это безумие.