— Ладно, — Эмма улыбается мне в ответ и уходит переодеваться. А я скрещиваю пальцы на руках и на ногах, надеясь — и умоляя, — что сказанное мне окажется правдой.
Мои молитвы прерывает жужжание лежащего где-то на кровати телефона.
Калеб.
Он единственный, о ком я думаю, пока лихорадочно ищу телефон под горой одежды, книг и смятых простыней.
К моменту как я его нахожу, звонок прекратился, но он был не от Калеба. Звонила мама. О чем я только думала? С чего бы Калебу мне звонить? В прошлый раз он, наверное, случайно меня набрал. Потому что сказать нам друг другу нечего.
Телефон зазвонил снова. Мама.
— А-алло, — пытаясь успокоить свое тревожное сердце, говорю я. У меня плохое предчувствие относительно этого звонка.
— Лейла. Как ты?
Несмотря на ее отстраненный тон, мне все равно приятно ее слышать. У нее мягкий голос, который всегда умудряется оставаться ровным, не повышаясь и не понижаясь. Когда она злится, меняется лишь ее лицо, становясь еще красивее — болезненно красивее. Смотреть на нее непросто.
— Отлично. А… а ты как?
— Хорошо. Хорошо. Я хотела поговорить с тобой о вечеринке Генри.
— Ну да. Точно. Я помню. Она на следующей неделе. Не волнуйся, меня там не будет.
На прошлый День святого Валентина я устроила форменный бедлам: напилась и накурилась, после чего меня стошнило прямо на ледяную скульптуру купидона. Это даже в газеты попало. Мама была поставлена в настолько неловкое положение, что решила меня прогнать. С тех пор я практически не появляюсь в городе и на ее вечеринках.
— Да. Это очень предусмотрительно с твоей стороны, но я на всякий случай хотела напомнить. Ты ни в коем случае не должна приходить.
— Ладно. Меня там не будет. Клянусь, — я падаю на кровать, от чего пальцы ног скользят по полу. До чего же трогательно, что твоя мать звонит напомнить, что тебя не ждут.
— Я не шучу, Лейла. Это очень важная вечеринка, и я не хочу, чтобы она была испорчена.
Что на самом деле означает следующее: я не хочу, чтобы ты ее испортила.
— Не хочешь поделиться? — накручивая прядь волос на палец, спрашиваю я.
— Прошу прощения?
Мама никогда не переспросит, не извинившись при этом. Это было бы слишком по-простецки и некультурно. Еще это показывает, насколько она женственная — в отличие от меня.
— Я про вечеринку. Что в ней такого важного? Просто день рождения Генри.
— Ничего важного.
— Но ты же сама сказала, что она важная.
— Я не говорила.
Нахмурившись, я сажусь в кровати.
— Мам. Почему ты так странно себя ведешь?
— Лейла, — снова вздыхает она.
— Мам, просто скажи мне. Иначе я внезапно могу захотеть прийти.