Люси лежала на спине, прижав руки к груди, словно обращаясь к Богу в последней, не услышанной им молитве. Лицо девочки, на этот раз не обезображенное выстрелом, выглядело спокойным, даже умиротворенным. Казалось, она спит, но… По-детски пухлые губы разбиты жестоким ударом, две струйки алой крови стекали по бледной коже, пятная белую ткань сорочки. А светлые, цвета спелой пшеницы, волосы побурели и спутались вокруг рваной раны над левым ухом.
Мери лежала на боку, закрывая рукой дочь, словно в последний момент своей жизни старалась защитить ее от смертельной опасности. Ночная сорочка, разорванная от ворота до поясницы, обнажала тонкое плечо и спину, покрытую синими отметинами кровоподтеков. Лица жены Клив не видел, лишь водопад густых волос и кровавое пятно, разлившееся по белой простыне.
Он сдавленно охнул и отпрянул от кровати, превратившейся в смертное ложе для его семьи. Минуту стоял, закрыв ладонями лицо, не в силах пошевелиться. Тихий звук вывел его из оцепенения. Дзинь! Словно вдалеке лопнула гитарная струна. Клив опустил руки и огляделся. В дальней стене комнаты, раньше глухой, появилась низкая деревянная дверь. До его слуха донеслись звуки ударов, стоны, пронзительный детский крик. Вырвав из кобуры револьвер, Клив мгновенно перезарядил оружие, заменив пустой барабан на снаряженный и бросился к двери. Душу терзала боль и отчаяние, а пылающий в сердце огонь требовал смерти виновных. Людей или призраков, Кливу было все равно.
Яростно рванув дверь, он переступил порог и замер, не в силах пошевелиться. Чья-то могучая воля сковала тело, запаяв его, словно доисторическое насекомое в прозрачный кусок янтаря.
Помещение, в которое попал Клив, никак не могло находиться в его собственном доме. Большая, размером с весь его дом, комната походила на лавку готового платья, но где увидишь лавку, сплошь заполненную индейским тряпьем? Куртки из оленьей кожи, расшитые ярким бисером, штаны с бахромой висели на чудных деревянных плечиках у стен. Там же, аккуратно разобранные по парам, лежали мокасины, сшитые вялеными кабаньими жилами. Ковры с орнаментом сиу, чероки, навахо покрывали добрую часть стены за странным торговым прилавком. Несколько манекенов, совсем не похожих на грубые деревянные чушки, виденные Кливом в лучших лавках Остина, выглядели так, словно их наряжал душевнобольной. Головной убор военного вождя семинолов соседствовал с отделанной бисером курткой чиппева и мокасинами хопи[19]! Но, кто знает? Сделанный из дерева и стекла, прилавок стоил дорого и был по карману только процветающему торговцу. А между ним и входной дверью располагалась большая, почти во всю стену, витрина. Именно она вызвала у Клива смешанное чувство досады и восхищения. Он живо представил, как цельное стекло разлетается на осколки от пули, выпущенной подгулявшим ковбоем. Но особенно поразило Клива другое. За витриной, служившей окном в этой чудной лавке, царила кромешная тьма, указывающая на позднее время суток. А белый свет, заливавший помещение, струился сверху, из-под потолка, где на короткой ножке висела поражавшая воображение лампа. Четыре изогнутых рога оканчивались матовыми плафонами, сиявшими столь ярко, что у Клива заслезились глаза. Он видел подобный светильник в одном из салунов Хьюстона, где маленький пузатый человечек в толстых очках и засаленной жилетке взахлеб рассказывал о могучей силе под названием «электричество». С трудом водрузив на стол большую стеклянную бутыль, он подсоединил две проволоки, идущие от деревянной пробки к прозрачному шару размером с яблоко. «Сейчас вы узрите свет!» — провозгласил человечек и внутри шара загорелся тусклый огонек. Замершие в ожидании чуда, ковбои разразились громовым хохотом, в человечка полетели огрызки яблок и кукурузные початки.