Стоило двери в терем захлопнуться, так я прямо там и сел, прислонившись спиной к бревенчатой стене. Пришла дрожь. Дыхание было тяжёлым, словно я без колдовства колоду десятипудовую целую версту на хребте нёс. Не всякий раз приходится княжну преисподней стращать, хоть и младшую, но опасную. Глаза смотрели вперёд, но ничего не видели. Перед ними до сих пор была демоница, а уши слышали: «В аду сгноят».
— Это мы ещё посмотрим. Посмотрим, — пробормотал я.
— С вами всё хорошо? — раздался голос рядом.
Я повернул голову. Предо мной стояла горничная, жена жреца-электрика. Она наклонилась и вытирала руки о передник. Я не ответил.
— Может горячего кофейку? Или что покрепче?
— Что у тебя есть?
— Коньяк у мужа отобрала, он, зараза, в супермаркете взял, когда за лампочками телепортировались недавно.
Я посмотрел на неё немного, а потом ответил.
— Давай и то и другое в одной чеплашке.
— Плохо будет.
— Хуже не будет, — усмехнулся я, а потом откинул голову, гулко стукнувшись о дерево. — Праздник мне нужно придумать. Во имя меня такого дерзкого и такого глупого. У всех богов праздник есть, а меня нет. Не порядок.
— Егор Соснов —
Я отложил в сторону дописанный план-конспект и взял в руки плоскую жестяную консерву. Остальные лежали в картонной упаковке от сухого пайка. Когда тихонько потянул за краешек фольги, запахло перловой кашей. Мои персональные проклятия, которые сам на себя наложил в лице одержимых ночницами синтетических фантомов, поглядывали в моем направлении с небольшого блока отопителя кунга.
Рядом копошилась Ангелина, доставая из сумки небольшие коробочки. Облокотившись на край стола, сидела Ольха. Лесавка теперь целыми днями пропадала в чащобе, возвращаясь только когда проголодается.
— На, ешь.
Я подвинул консерву девчушке, и та, широко улыбнувшись, схватилась за ложку. Я за два года наконец-то научил пользоваться дикую лесную нечисть пользоваться столовым прибором. Только взяла она его не так, как полагается, а как-то по-детски, стиснув в кулаке.
— Не так. Смотри.
Я поднял свою ложку и показал девочке. Она недовольно сжала губы, а я подцепил горячую кашу краешком и поднёс ко рту. Но съесть не получилось. Перловка зашевелилась кучкой опарышей, а кусочки мяса почернели и, обретя тоненькие щупальца, вцепились в нержавейку. Раздался тонкий противный писк протестующей еды. Мне ничего не осталось делать, как положить порцию на стол. Как говорится, опять превышен лимит калорий. Зато Ольха радостно схватила мои шевелящиеся припасы и отправила в рот. Она любила такие метаморфозы еды и часто ждала, когда ночницы создадут такой морок.