— Нет. Я гранаты видела. Гранаты это у стрельцов горшки с порохом. Я же не дура.
Андрюша первый раз за день широко улыбнулся. Даже я усмехнулся. Я уже понял, что язык русский шибко поменялся за последний век, и чем дальше, тем больше меняется. Ничего, обвыкнемся, не зря же я дьяка в дом впустил. Я за ним поглядываю, учусь потихоньку, стоя за спиной, на ус мотаю. Что-то нравится, что-то нет, но новый мир окружает нас со всех сторон, а прошлым жить не след. Я даже понял что в ентернете все не то, чем обзывают. Охальников да зубоскалов — троллями, незнакомцев — анонимами, сиречь безымянными, а презабавное слово «имхо», схоже со мхами либо мехами, вообще, гласило о смиренном писании, но там такие смиренные пишут, что на кол охота посадить. То ли дело в старину. Бухнутся в ноги, и молвят: «Не вели казнить, вели слово молвить». Вот это я понимаю смирение.
Я стоял и слушал эту беседу, а Лугоша добралась до большого ярко-жёлтого плода. Мне уже доводилось такие отведывать, так что я улыбнулся, ожидая, что далече будет.
— Это цо такое? — снова бодро спросила ручейница.
— Лимон, — уже не совсем понуро ответил отрок, он даже перестал посматривать на чирикающий кампутер.
— А как его йисть? Он твёрдый, — не унималась Лугоша, крутя плод в руках.
Андрюша смолчал, а я повёл ладонью, и лимон рассыпался на ровные круглые дольки. Ручейница сначала поглядела на меня, а потом подняла одну дольку, с которой по пальцам побежали капли прозрачного сока.
— Вкусно пахнут, — сказала она и откусила.
Мы замерли.
Девица скривилась, дёрнула головой, словно её ужалила в губу пчела, и бросила жёлтую дольку на стол.
Я расхохотался, да так, что из-за печи вылезли три мордочки с пуговками-глазами. Андрюша их называл альфа, бета и гамма частицами, говорил, что они такие же всепроникающие как рентген какой-то, видимо дух мне неизвестный.
Внутри меня было весело и тепло. Осталось только выручить Антона из тёмной, и тогда всё хорошо да лепо будет. Сие откладывать не надобно, не то уволокут его в стольный град, где будет сложнее вернуть стражника отступника. Уж коли принял его под свою руку, то и ответ мне держать.
А вытянул ладонь, и со стены с гвоздя сорвалась медвежья шкура, коей я постоянно укрывал плечи. Скакнула следом чёрная войлочная шапка, подбитая алым шёлком. Скакнул и небольшой холщёвый узелок, который особливо для этой нужды собрал. Ничего хитрого в нем не было, тряпицы только нужные.
Дверь предо мной открылась, и я шагнул на крыльцо, широко потянувшись.
— Андрюшка, — зычно закричал я, уперев руки в боки, — подь со мной!