— Извините... — прошептал Щур-Пацученя и пустился наутек.
По двору плебании степенно бегала из угла в угол матушка Вевея и истошно взывала:
— Ярина! Ярка! Где ты подевалась, прости Господи!
Из коровника высунулась любопытная голова молодой телушки.
— Уйди, холера, не тебя зову, — отмахнулась попадья.
Пан Станислав вбежал в дом, где на оттоманке под иконами валялся расхристанный, всклокоченный Кувшинников в одних кальсонах — белый и трясущийся, как овсяный кисель. И лицо, и рыхлую грудь, и разъевшееся брюхо покрывали жемчужины студенистого пота. Отец Екзуперанций сидел у изголовья и менял на лбу Пармену Федотовичу холодный компресс.
— Что с ним?
— Что! Что! — неожиданно зло отозвался священник. — Аль не видишь, сын мой? Господин чиновник изволили полведра водочки выкушать со свиным окорочком и к сердечному припадку, как на Голгофу, взойти. Всего-то титулярный советник, а нектар дьявольский жрет, как действительный тайный! Вот думаю, причащать его или выкарабкается.
Щур-Пацученя посмотрел на обеденный стол. Да уж, силен был Пармен Федотович! Весь герб Болоз-Антоневичей, как Речь Посполиту, к себе присоединил. Вот же эпикуреец зобатый, берегов не видит! Словно Российская империя, все сожрать готов.
— Ярка! Где тебя носит, Раав иерихонская?
— Батюшка! — взмолился Щур-Пацученя, в ужасе представив, как побредет в колодках по Сибирскому тракту, когда до Петербурга дойдет весть, что он угробил сенатского посланника. Кто там будет разбираться! — Батюшка! Да что вы его холодной водой трете? Тут лекаря надо: кровь пустить, порошками напоить!
— Да? А где я тебе возьму того лекаря? Был у нас тут лекарь при пане Збышовском, так с басурманом в Париж сбежал. Мне что, святым Косьме и Дамиану молиться, дабы снизошли?
— Так я сейчас в Слоним гонца отправлю. Он оттуда лекаря привезет!
— Остынь, сын мой. Гонцы твои попущениями Ярины тоже лыка не вяжут.
Пармен Федотович дернулся под мягкими руками отца Екзуперанция, возжелал встать, забил желтыми мослами и дурным, хриплым голосом завел:
— Allons enfantes de la Patrie, le jour de gloire estarrive! К оружью, граждане! Свобода, равенство, братство!
Щур-Пацученя в ужасе зажмурился. Его живая фантазия услужливо нарисовала, что Кувшинников в их уезде успел организовать кружок якобинцев. Да за такой афронт их с господином городничим на остров Эльба укатают!
— Ярка! Блудница ты вавилонская!
— Лежи ты! — отец Екзуперанций с силой вдавил Кувшинникова в комковатую оттоманку. — Какой господин чиновник нынче буйный пошел, робеспьеристый! Ах, жалко, что доктор Стжыга сбежал, — даром что католик. Была у него манера на вызовы с косой ходить — он ей от лихих людишек отбивался. Прихожане рассказывают: как зайдет доктор Стжыга в хату, как откинет капюшон накидки с лысой головы, косу у лежанки поставит, взглядом хирургическим пронзит и спрашивает, глядя в угол: «Ну, что, любезный, кровь пускать будем? Кончилась твоя болезнь». Это он имел в виду, что непременно вылечит болящего. А сам косил на оба глаза. Больному невдомек, что Стжыга с ним разговаривает, а не с мышиной норой, откуда нечистая сила за его душой лезет. И такое рвение жизнерадостное у него появляется, что вскакивает он со смертного одра крепенький как огурчик.