— Яринка! Солнышко мое! Дай оладушек!
Голос хоть и стал погуще, но по-прежнему походил на иерихонский бас казаков, как писк гордого полевого перепела — на рев выпи. Пан Станислав отчаянно токовал, призывая беспутную Ярину, и ощущал духоподъемное томление в чреслах.
— Ярушка! Касатушка!
На тоскливое кукованье даже заглянула в сарай матушка Вевея, которая шла из погреба с кринкой ледяного молока. Заглянула, прищурилась подслеповатыми глазами, не заметив пана Станислава, который отважно спрятался от нее под попонами, и проследовала дальше, раздосадованно шепча, что после Яркиных похождений ей везде чудится бесоблудие.
— Яриночка! Вакханка! Мушка моя шпанская!
Наконец его свадебный призыв был услышан.
— Бегу, бегу, Хрисанф Игнатьевич, — выскочила из плебании Ярина с полной миской оладушек, политых медом и сметаной.
Возрадовалась влюбленная душа и затаилась в облаке наваристой страсти за хомутами, которые висели у косяка. И когда влетела стряпуха в этот тенистый, пахнущий сеном и драгунскими афродизиаками полумрак, пан Станислав прыгнул на нее из-за упряжи со сладостным пыхтением, как взнузданный старец на Сусанну.
— Ой, что это вы, хлопцы... — не поняла в первый момент и попыталась захихикать Ярина, но почувствовала на себе не железные военные руки, а какое-то пахнущее свиной амброзией недоразумение, и подавила смешок.
— Кто здесь? Пан писарь? Да что вы, панич, как можно? Уйдите.
— Тихо, тихо, — мычал Щур-Пацученя, беспорядочно тыкаясь усами в ее дородные, масляные мягкости.
— Панич, Христом-богом прошу: уйдите.
Но здравомыслие отощавшего без женской ласки пана Станислава вконец развинтилось и покатилось с горы, грохоча барабанными амурами. Он всхрапывал буридановым ослом промеж двух необъятных стогов, думая, с какого начать.
— Да уйди ты, клоп сушеный! — вдруг вспыхнула Ярина и оттолкнула Щур-Пацученю прямо на колесо тарантаса.
— Яриночка! Як бога кохам, в Слоним заберу, замуж возьму, будешь у меня как сыр в масле кататься, — исступленно бормотал пан Станислав, подползая к ней, словно слизень к кочану капусты.
— На тебе сыр! На тебе масло! — выдохнула Ярина, оскорбленная тем, что после необузданного Хрисанфа с ребятами на нее позарился этот почечуйный прыщ, и со всего маху шарахнула миской по затылку Щур-Пацучени. Что-то оглушительно треснуло — то ли глиняная миска, то ли философический череп — и весь мир поплыл медовыми да сметанными волнами. Пан Станислав пригорюнился и плашмя впал в мечтательное размышление.
IX
Ярина не стала дожидаться страшного суда, всплеснула руками, заломила их, как ива неплакучая, и с нарастающим оглашенным воплем «Ой, люди добрые, убили!» метнулась по площади к церкви, расталкивая принаряженных прихожан.