Она, путаясь в юбках, простоволосо ввалилась в кафоликон, где закончивший службу отец Екзуперанций тщательно гасил свечи, а попадья сметала в узелок остатки просвир, пала на холодный кафельный пол и возгласила:
— Грешна, батюшка! Как есть грешна! Пана Курву-Сученю убили!
Екзуперанций побледнел, схватился рукой за сердце и прислонился к иконостасу.
— Кто?
— Я убила, батюшка! Ой, грех на мне смертельный! Ой, в Сибирь пойду! Что же это будет?
— Дочь Валтасарова! Лилит лупоглазая! Предупреждал я тебя: не распутничай, не мети подолом перед мужиками. В пекле сгною! О Господи, что же это будет? Все, что я отмаливал от скверны римской, все осквернила: и храм, и двор, и кладовку с яствами!
— Ой, грешна, — выла, качаясь по закрученному колбасой мозаичному змею-искусителю, непутевая Ярина, дергая на себе волосы так, чтобы не очень больно было. Змей-искуситель, привыкший к тому, что на каждой службе его попирают десятки ног, саркастически смотрел на виртуозные корчи Ярины и одобрительно показывал раздвоенное жало, которое, по странному стечению обстоятельств, было направлено в сторону Далилы, бреющей Самсона.
Прихожане в восторге столпились в притворе и жадно смотрели на Ярину. Отец Екзуперанций и матушка Вевея попытались поднять плачущую убийцу и поставить ее на ноги, но Ярина упорно поджимала колени, бухаясь на карачки, и причитала, что жить ей теперь в сибирском монастыре.
Наконец отец Екзуперанций докумекал, что кухарка, несмотря на свой испуг, наслаждается всеобщим вниманием, и дабы прекратить кликушеское непотребство, легонько огрел ее подсвечником. Ярина заикала и притушила голошение.
— Веди, показывай, валаамова ослица, — воззвал к ней настоятель.
Ярина покорно повлекла всех за собой в конюшню, где в медовом неудобстве экзистенциально распластался пан Станислав, на голове которого, братаясь между собой, бражничали пчелы и мухи.
Щур-Пацученю подняли, отхлестали по щекам, дабы привести в чувство, и ощупали темечко. Зря Ярина возводила на себя напраслину — ни капли христианской крови не пролила она, но шишку, тем не менее, господину полицейскому писарю влепила знатную.
— А орала-то, словно ее ухарь какой изнепотребил, — разочарованно пробурчал мельник Агап. — У благородных господ голова крепкая — ее знания изнутри подпирают.
Отец Екзуперанций наложил на Ярину суровую епитимью: вымыть и перевязать невинно прибитую жертву; накормить; напоить; водкой фофан не смачивать, чтобы ненароком и пан Станислав не вознесся в эмпиреи к Пармену Федотовичу, ибо дом священника — не трактир. И вообще, он еще готов терпеть инородные толпы возле церкви, чтобы исполнить императорский указ, но не допустит каждодневного поношения Христа потому только, что господа чиновники слабы на голову и чрево.