— Тварь, — внезапно процедила сквозь зубы Роуз, и слова её прозвучали, словно удар ножом, словно лезвие, вмиг пронзившее душу и тело.
Впрочем, это только Эмме казалось, что говорит существо: на самом деле, слова произносила она сама, но в то же время она же и знала, что мать таким образом хочет обратиться именно к ней. К своей дочери, на которую раньше никогда не держала зла…
— Предательница! Ненавижу тебя! Убью собственными руками! — отчаянно вопил голос, ярость в котором шипела, пенилась, безудержно клокотала. Эмма все чувствовала. Прекрасно чувствовала. Ясно ощущала, как рокочет буря негодования, вырвавшегося из невидимого барьера между ней и матерью.
Она — предательница. Жалкая, ничтожная трусиха, не защитившая мать, даже не попытавшаяся как-то уладить семейный конфликт, — ведь в прежние времена у неё это получалось восхитительно. Родители порой просили у неё помощи, говорили, чтобы она научила их, показала, как у неё получается так легко сглаживать стычки. Она учила, но бесполезно: такой талант даётся не каждому. И полагая, что Эмма им владеет, Колдвеллы, оказывается, ошибались, жутко, катастрофически ошибались.
Но уже поздно. Призрак Роуз пришёл, чтобы сообщить о ненависти, чтобы заставить дочь чувствовать то же, что не так давно ощущала мать. Ненависть к себе. Жгучую, испепеляющую, затмевающую взгляд.
Пальцы медленно скользили по рукам девушки, покрывавшимся леденящими мурашками. Кровавое море, по-прежнему окружавшее мать и дочь, кипело — кипело бесшумно, но с такой же ненавистью, с таким же безумием, с каким разрывал голову Эммы загадочный голос.
Но вот всё стихло, резко, внезапно — как после выключения телевизора. Эмма открыла глаза, пытаясь понять, что только что произошло.
Вокруг стояла мертвая тишина. Комната выглядела так же обыденно, как и всегда, и никаких призраков, намеревавшихся убить Эмму, никакого моря, разливавшегося кровавыми всплесками, в ней не было.
Безмолвие нещадно давило на барабанные перепонки, заставляло разум мучиться, велело вновь обрисовывать те смутные картины. Эмма догадалась, что все они — лишь сон, обыкновенный кошмар, какие девушке раньше доводилось видеть не один раз. Его не следовало вообще принимать всерьёз. Обычная игра воображения — не более. Этот абсурд желательно было забыть и больше не вспоминать — как все кошмары, порой рождающиеся в воображении глубокими ночами.
Но Эмма знала, что не сможет выбросить это из своей головы: такое обычно не забывают. Мысли о предательстве, о собственной трусости и никчемности теперь не давали ей покоя, и она осознавала, что продолжаться это будет не один день.