Переживания по-прежнему мучили девушку, и теперь она знала, куда пойдёт вечером. Точно знала. Она уже долго, мучительно желала этого, а теперь поняла, что не нужно препятствовать. Возможно, побывав там, она почувствует себя немного лучше, а может, наоборот, усугубит ситуацию — всякое могло произойти. Но таков был зов судьбы и, с каким бы упорством Эмма не отучала себя от этих странных убеждений, на этот раз она решила покориться.
Будни выдались ужасно напряжёнными: и вроде все было обычно, однообразно, неинтересно, но нечто по-прежнему давило на Эмму, жаждало вырваться из заперти, обдать и её, и все окружающее пространство бурным энергетическим фонтаном. Если бы не мысль, крутившаяся в голове Эммы на протяжении всего дня, она бы, наверное, совсем не смогла работать. А так она знала, что все скоро закончится, что ещё немного — и она придёт к могиле матери, увидит то место, к которому так отчаянно тянулась её душа, побродит среди бесконечных рядов, усеянных искрящимися снежными крупинками.
Именно вечером, выдавшимся холодным и удивительно безмолвным, девушка отправилась к могиле матери. Скорбь все ещё одолевала её, стискивая оковами, она вспоминала свой кошмар, невольно содрогалась, но не собиралась отступать.
Она смотрела, как скользили по бесконечным рядам надгробий лунные блики, как раскидывались деревья, слушая беззвучную колыбельную ветра, как хрустел, рассыпался и струился в холодном лунном мерцании свежий снег. И с каждым шагом, который девушка делала в сторону могилы Роуз, напряжение внутри неё возрастало, заставляя сердце биться все чаще. Но это напряжение было не таким, как после кошмара, не таким, как после внезапной встречи с отцом — наверное, Эмма даже могла назвать его приятным.
Девушка приблизилась и, увидев до боли знакомые буквы на надгробной плите, омываемой серебристым лунным мерцанием, глубоко задумалась. Ей пришла мысль, что, возможно, матери там, далеко, в неведомом, и вправду лучше. Её больше не бьют, не мучают, не оскорбляют, задевая чувства, — только стужа своими скрипучими пальцами царапает надгробную плиту да отчаянно палит солнце, выжигая абстрактные узоры на безжизненном камне. Но это не самое страшное, далеко не самое страшное. Мир, до рокового дня окружавший её существо, её личное пространство, её измученную душу, был намного страшнее. Он выедал из неё энергию. Питался её радостями, местами, желаниями. А теперь ничего нет. Мир остался, а женщина канула в небытие, предаться которому решила самостоятельно.
Впрочем, к тому самому небытию, судя по всему, двигался и весь свет, что так странно, мистически, необычно разрушался таинственной организацией. Даже если мир останется, он станет другим, определенно другим. В нём не будет людей, да и, наверное, вообще не будет жизни — он сам обратится этой вечной, необъятной, непостижимой пустой. Пустота будет всюду. Абсолютно всюду.