Страх давящим комом подступил к горлу, голова снова закружилась, но я пыталась бороться, отчаянно, уверенно бороться. Думала «о хорошем», наивно полагая, что, может, это хоть немного остановит и птиц. Кажется, бесполезно. Потому что птицы не замедлялись, проявляя себя такими же стремительными и неумолимыми.
Словно очнувшись от временного помутнения, я внезапно осознала, что… летела верхом на голубе! Они схватили нас, скрутили и посадили на собственные спины, похоже, решив разобраться с нами в стенах проклятого замка. Или сразу сбросить вниз. Чтобы накормить ненасытную почву или омыть пол человеческой кровью, создав дополнительное зрелище к картине мучительной казни.
Птицы выглядели озлобленными, птицы горели яростным клокочущим пламенем. Они определённо жаждали погубить нас, отправив напрямую в ад, — у тех, кто уже оказался в Предъадье, другого пути не было. Убить. Разорвать. Скинуть на граненый каменный пол, припорошенный костями и кровью невинных; сделать то же, что и со своими неугодными бывшими сторонниками, которые в тот момент упивались последним часом.
Они тащили нас к замку, пронося сквозь сжимавшееся и сплющивавшееся пространство; они кричали и дёргались, распространяя повсюду своё демоническое пламя. Страшное пламя. Губительное пламя, заживо сметающее все живое и дышащее, усыпляющее и умертвляющее в мимолётном движении.
Я не чувствовала ничего. Я крепко держалась за шею птицы, нёсшей меня вперёд, и невольно вспоминала страшный сон, некогда привидевшийся мне в машине Антона. В невинное время. В мирную пору. В спокойный период, когда мой друг отказывался верить в голубиное пламя, когда скептически насмехался над моими идеями, когда никого не убивал. Птицы и птицы. Милые пташки, разгуливающие по площадкам! Ангельские творцы и посланники, неразрывное украшение мира. Тогда Антон наивно верил, что голуби — невинные птички, а теперь, наверное, сидел на спине пылающего курлыкающего чудовища, отчаянно хватаясь за перья. Их последних сил. Из ускользающих возможностей.
Я не знала, удалось ли нам сохранить сундук: кажется, Антон успел его забрать, но не выпустил ли? Не бросил ли? Не выкинул? Потому что, помимо сундука, его руки занимал нож. А я, например, свой нож выронила, поэтому теперь была абсолютно беззащитной, безоружной и беспомощной. И могла только перебирать горячие перья, скользившие по ладоням, проходившие сквозь пальцы…
Нож оказался в почве, утонув в клейкой жиже. Но это уже не имело значения. Я очень надеялась, что сундук всё-таки сохранился: он был не таким уж и большим, не массивным, не тяжёлым. Он не мог. Он просто не мог сорваться в непроходимую гниль, не мог окунуться в глубины топи, заглатывавшей всё, что попадалось ей на пути. Нет. Это неправильно!