Человеко-голубей не было — хоть это хорошо. Пусто. Никого. Только вечность, бесконечная, удручающая. Она обрекала нас на то, чтобы проводить в тесных стенах оставшиеся годы, чтобы потерять абсолютно всё, в том числе родной дом и земли, гордость и честь, любовь и жизнь. Тяжкий груз безысходности!
Поддавшись внезапному порыву, я подкралась к окну, с отвращением раздвинула тяжёлые грубые шторы и выглянула. Мрак. Моим глазам предстал только туманный мрак, густой, вязкий, безразличный к чужим тягостям и страданиям, к нелепым ошибкам, к бесчисленным заботам и проблемам. Впрочем, по словам Эльвиры, скоро ему предстояло принести нам пользу: здесь он был нашей единственной едой. Наши припасы заканчивались и истощались, становясь скудными и бедными. Поэтому скоро и правду предстояло питаться густым, вязким, способным обретать плоть туманом, который облекал бесконечности и пути, который кутал пространство, поглощая месяцы и годы. Взаимное потребление! Мы должны были питаться туманом, а он — нашими жизнями. Забавно — или не очень…
А в доме стояла пустота, удручавшая своей беспробудной безнадежностью. Не было даже мышей, или крыс, или случайных насекомых, скребущих корявыми лапками по пыльным стёклам. Ничего. Только дом с его ветхими стенами, с его пустынной атмосферой и неприятными запахами. Только Предъадье, простиравшееся за окном отдалёнными смутными контурами.
Всё утонуло во мраке. Всё исчезло на перепутье реальностей. Всё растворилось, всё кануло в Предъадье, запутавшись в его тропах и чарах; хорошо хоть не было голубей — с этим птичками дело обстояло бы гораздо плачевнее.
Я обследовала каждый участочек, каждый уголочек, но ничего не нашла. Поэтому вернулась в комнату, где сидел Антон, кидая во тьму безучастный взгляд, — кажется, магия Предъадья снова захватила его, погрузив в апатию и уныние. Только теперь это ощущение безвыходности нахлынуло и на меня. И я была абсолютно уверена, что мы не вернёмся обратно, что мы совершили роковую, непоправимую ошибку.
Может, стоило снова позвать Эльвиру, попытаться договориться с ней? Нет. Она бы ничего не сделала, кроме как равнодушно ухмыльнулась, с едкими нотками в голосе уверив, что у нас всё потеряно. Посоветовала бы не скучать, может, рассказала бы ещё какую-нибудь свою историю и, изящно развернувшись, вернулась обратно. Такова была её сущность, таковы были её взгляды, на которые мы, жалкие, наивные путники, конечно, не могли ничем повлиять. Мы казались слишком обычными, а она — нет. Она жила чем-то таинственным и абстрактным, окутанным густой магической пеленой.