Чрезъ четыре дня послѣ исчезновенія Прасковьи Михайловой, то — есть 26 числа, слѣдъ одиночный съ коблукомъ, мѣстнымъ судебнымъ слѣдователемъ и приставомъ при понятыхъ, былъ смѣренъ съ сапогомъ Горлова: сапогъ послѣ оказался «сходнымъ» со слѣдомъ по размѣру, ширинѣ носка и коблука; а сапоги судебнаго слѣдователя и пристава не подходили на слѣдъ.
Между тѣмъ отецъ покойной Прасковьи Михайловой, Иванъ, выслушавъ разсказы Натальи Тихоновой и другой дочери своей Марьи — о крикѣ съ берега Оки, слышанномъ вечеромъ 21 апрѣля, нашедши, кромѣ того, пальто около воды на берегу, замѣтивши тутъ же и слѣды двухъ наръ ногъ, и наконецъ видя отсутствіе шедшей къ нему дочери, жившей неладно съ мужемъ, заподозрилъ Горлова въ утопленіи ея и отправился для развѣдыванія въ Рязань. Въ гостиницѣ онъ ничего не узналъ, только Горлова нашолъ очень сконфуженнымъ и молчаливымъ. На вопросъ тестя, Горловъ отвѣтилъ, что жену проводилъ только до машины и послѣ видѣлъ ее нехорошо во снѣ. Этотъ отвѣтъ Горлова и его конфузливость еще болѣе убѣдили Панова въ основательности зародившагося въ немъ подозрѣнія, — о чемъ онъ и объяснилъ становому приставу. Въ это время судебный слѣдователь уже производилъ свои розыски и разспросы.
Что же въ это время дѣлалъ Горловъ? Какія представилъ данныя въ свое оправданіе въ то время, когда его обвиняли въ такомъ преступленіи — утопленіи своей жены? Дѣйствія его вполнѣ и ясно опредѣляются какъ собственными показаніями, данными при слѣдствіи, такъ и словами свидѣтелей.
Самъ Горловъ началъ съ того, что сталъ положительно опровергать и свои далеко не дружескія отношенія съ женой, и интригу съ Константиновой, и даже то, что въ вечеръ 21 апрѣля онъ былъ вмѣстѣ съ своею женой между Горковскою станціей и селомъ Ловецкіе Борки.
Онъ говорилъ, что жену 21 апрѣля проводилъ только до вокзала, откуда возвратился въ гостинницу и тамъ оставался до 24 апрѣля; что съ женою жилъ хорошо и никогда дурно съ нею не обращался. Она будто бы говорила ему, что забеременила, но насколько это справедливо, онъ не знаетъ. Въ пятницу вечеромъ былъ у него тесть Пановъ, но о женѣ ничего не спрашивалъ. Въ субботу, 23‑го апрѣля, онъ услыхалъ, что жена его, переѣзжая чрезъ Оку съ какимъ — то молодымъ человѣкомъ, утонула. Это извѣстіе сообщилъ ему кладовщикъ рязанскаго вокзала, Михаилъ Ивановъ Купріяновъ; да кромѣ того онъ еще слышалъ объ этомъ отъ одного ловецкаго крестьянина, имени котораго не знаетъ. Вслѣдствіе этихъ слуховъ, онъ отправился въ Ловецкіе Борки для разспросовъ о женѣ и былъ арестованъ. Затѣмъ въ другомъ показаніи онъ говоритъ уже, что хотя съ женой своею и жилъ ладно и дружно, но былъ сердитъ на нее за то, что она, жалуясь на какую — то болѣзнь, не могла имѣть съ нимъ половыхъ сношеній. Въ воскресенье онъ, Горловъ, отправился съ Горковской станціи на Перевицы, а оттуда на Бѣлоомутъ и Ловецкіе Борки. Этотъ дальнѣшій пусть онъ избралъ потому, что будто бы ему сказалъ бѣлоомутскій сапожникъ Архипъ Ивановъ, что на озерицкомъ перевозѣ придется долго ждать переправы. Перевозчикамъ чрезъ Оку на Бѣлоомутъ Горловъ сказалъ, что онъ изъ духовной консисторіи и идетъ въ село Ловецкіе Борки къ священнику Смирнову, и сказалъ это для того будто бы, чтобы лучше развѣдать про жену, а между тѣхъ съ ними о женѣ ничего не говорилъ.