Товарищъ прокурора. Какой формы были дубины? Можетъ это обыкновенныя палки, съ которыми крестьяне всегда ходятъ?
Свидѣтель. Большая разница: палочка или дубина; они обыкновенно не съ такими ходятъ. Махали ли они этими палками — не замѣтилъ. Когда Рыбаковъ оскорбилъ становаго, я ничего не говорилъ и его изъ рукъ понятыхъ не вырывали, — ничего этого не было. Кто именно были зачинщиками, — не помню. На Кирилу я думаю больше всѣхъ, потому онъ зачинщикъ; несчастные крестьяне чрезъ него страдаютъ, онъ возмущалъ всѣхъ, а самъ до сихъ поръ не признается.
Предсѣдатель. Отъ васъ не желаютъ знать мнѣнія о немъ; вопросъ состоитъ въ томъ, почему вы показывали на него, какъ на вожака?
Свидѣтель. Потому, онъ первый работать не хотѣлъ; а потомъ онъ же волновалъ всѣхъ, секретные совѣты крестьянамъ давалъ. Я впрочемъ самъ не слыхалъ.
Предсѣдатель. Нельзя показывать, чего сами не слыхали.
Свидѣтель. Мнѣ сообщилъ мировой посредникъ, что Кирила всѣхъ больше выходилъ впередъ и требовалъ, чтобы исполняли его желаніе.
Товарищъ прокурора. Вы указывали на двѣнадцать человѣкъ, какъ болѣе виновныхъ; потрудитесь сказать на какомъ основаніи?
Свидѣтель. На основаніи какихъ обстоятельствъ? Потрудитесь прочесть мое донесеніе къ губернатору. О Степанѣ я могу только сказать, что онъ всѣхъ больше кричалъ; братъ его, Кирилъ, самъ всегда назадъ станетъ, а Степана впередъ пошлетъ, и что эти два скажутъ, всѣ и кричатъ. Отъ этого я и заключилъ, что Кирила и Степанъ — главные виновники. Изъ рукъ понятыхъ вырвали вотъ этого Степана Павлова.
Князь Урусовъ. Вы показываете, что Кирилъ волновалъ другихъ тайно, секретные совѣты давалъ: вы говорите, что этого не видали?
Свидѣтель. Да, Кирилъ сзади стоялъ, къ нему и заходили.
Князь Урусовъ. Только по этому, другихъ доказательствъ вы не имѣете. А скотину вы хотѣли описать и отобрать?
Свидѣтель. Нѣтъ, только оцѣнить. Мальчиковъ въ толпѣ я не видалъ. Съ мужиками я разговаривалъ, они меня не толкали, не трогали, а я только внушалъ имъ.
Князь Урусовъ. Скажите, уважали васъ крестьяне или ругали?
Свидѣтель. Они не ругали меня, были почтительны какъ къ начальнику и посредника также не бранили, только Рыбаковъ сказалъ становому дерзкимъ тономъ; «рыжій,» асъ нами, всѣ были вѣжливы. Кромѣ Морозовыхъ и Рыбакова я никого въ лицо не знаю, я вообще мало знаю этихъ крестьянъ, я бывалъ у нихъ мало до возмущенія; былъ разъ, когда они еще въ крѣпостномъ правѣ находились; они не хотѣли косить или пахать, не помню, тогда еще вездѣ въ Данковскомъ уѣздѣ крестьяне возмущались, — ну, тогда тотчасъ возмущеніе и устранилось. О запискѣ мнѣ крестьяне сами сказали, что имъ далъ сосѣдній помѣщикъ Миллеръ; въ запискѣ было сказано, что за третьимъ рубежомъ пахать не должно, — они на этомъ и основывались, да еще на словахъ пьяницы умершаго старшины. Когда пріѣхалъ губернаторъ, крестьяне подъ розгами стали каяться; губернаторъ нѣкоторыхъ высѣкъ. Въ поле отправились въ слѣдующемъ порядкѣ: впереди шли понятые, за ними посредникъ и приставъ, въ тарантасѣ, а сзади крестьяне гуськомъ шли, я еще сказалъ посреднику: «посмотрите, гуськомъ идутъ.»