Вокруг постоянно толкались, кричали, недовольно визжали, раздавали щипки нерасторопным горничным. То и дело до ее носа доносился ужасный запах горелых волос, когда какая-нибудь из девок, этих самоучек парикмахерского дела, прижигала раскаленными докрасна щипцами локон своей барышни.
Ирина, сумевшая с самого начала запихнуть кофр в угол спальни и тем самым соорудившая себе отдельное местечко для приготовления Лизы к балу, довольно умело заслоняла ту своей спиной от пинков и толчков суетившихся вокруг. Только приговаривала что-то себе под нос, когда ее толкали сильнее обычного.
— Ах ты ж Божечки мои! — вскрикнула она, когда в спину снова пребольно заехала локтем одна из прислуживающих девок. — Это хуже, чем на ярмарке Троицкой у балаганов, помяните мое слово, барышня! Вот, Лизавета Петровна, поглядите-ка, — она протянула ей небольшое зеркало. — Так оставить аль выпустить пару-тройку локонов у щек?
А сама даже дыхание затаила в ожидании ответа — так ей не хотелось нарушать прическу, которой Лиза так выгодно отличалась от остальных барышень с их одинаковыми локонами над ушками и ровными гладкими проборами. Лизе же Ирина зачесала волосы кверху, открывая взгляду стройную шею, а локоны закрепила на затылке, позволяя узким водопадом спускаться на спину. А еще эта прическа так выгодно подчеркивала большие голубые глаза барышни… Потому Ирина и вздохнула облегченно, когда та покачала головой и вернула ей зеркало.
Лизе, разумеется, приходилось ранее бывать на балах. И на больших празднествах, которые давались на несколько сотен человек, и на малых, почти домашних, когда количество приглашенных едва ли переваливало за пару десятков. Но сейчас она шла вслед за Пульхерией Александровной через мрачную анфиладу комнат, чувствуя себя, словно узник, поднимающийся на эшафот. От волнения вспотели ладони, и странный легкий холодок неприятно пробегал вдоль позвоночника. Подобные выходы никогда не приносили ей радости, а уж от этого бала она и подавно ничего приятного не ждала.
Яркий свет ослепил при переходе из полутемных комнат в бальную залу. Звук голосов многочисленных гостей, прохаживающихся вдоль стен, на короткий миг даже оглушил. И тут же возникло желание вновь укрыться в мезонине. От этих глаз, что с любопытством устремились на нее, едва она переступила порог, от смеха, то и дело раздававшегося вокруг. Этот смех давил на напряженные нервы, и девушке стало казаться, что дамы, стоявшие в нескольких шагах, откровенно потешаются над ней, когда те, как по команде, прикрыли веерами свои улыбки и поспешно отвернулись к стене. Верно, над ее простым белым платьем, не по моде длинным и совсем не открывающим узкие щиколотки, перевязанные лентами. Или над ней самой. Такой невысокой и хрупкой, словно неоперившийся птенец, с длинной открытой шеей, единственными украшениями которой были атласная лента в цвет платья и тонкая цепочка с серебряным крестиком.