?» ‒ неожиданно вспыхнули в голове слова мачехи Луки. Я знала, что под бантиком попа будет совершенно неприкрыта.
Скажи что-нибудь, чтобы отвлечь его от этого дурацкого бантика над задницей.
— Ты уже пролил за меня кровь, — сказала я дрожащим голосом и едва слышно добавила: — Пожалуйста, не надо.
Отцу было бы стыдно за мое открытое проявление слабости. Но он был мужчиной. Мир был создан для него. Женщины были созданы для того, чтобы он их брал. А мы, женщины, должны были беспрекословно подчиняться.
Лука ничего не ответил, но костяшки его пальцев коснулись кожи между лопаток, когда он поднял нож к корсету. Под лезвием ткань с треском разошлась. Я подняла руки, прежде чем защитный барьер успел упасть, и прижала корсет к груди.
Он крепко обернул руку вокруг моей грудной клетки так, что обе мои руки оказались в его хватке, а второй потянул за плечо, прижимая к себе. Я задохнулась, когда что-то твёрдое толкнулось в поясницу. Это был не пистолет. Жар прилил к щекам, и страх сковал тело.
Он скользнул губами по моему уху.
— Сегодня ты молишь меня о пощаде, но однажды будешь умолять трахнуть тебя.
«Нет. Никогда», — поклялась я себе. Его дыхание было горячим, и я закрыла глаза.
— Только лишь потому, что я сегодня не заявил на тебя свои права, не думай, будто ты мне не принадлежишь, Ария. Ни один мужчина никогда не получит то, что принадлежит мне. Ты моя.
Я кивнула, но он еще не закончил.
— Если я застану мужчину, целующим тебя, я отрежу ему язык. Если увижу, как мужчина прикасается к тебе, я отрежу ему пальцы по одному. Если я поймаю мужика, трахающим тебя, я отрежу его член и яйца, а затем скормлю их ему. А тебя заставлю смотреть.
Он опустил руку и отошел назад. Краем глаза я наблюдала, как Лука опустился в кресло и, взяв бутылку виски, налил себе изрядную порцию. Пока он не передумал, я направилась в ванну, закрыла дверь и повернула замок, потом съежилась от того, как это было глупо. Замок не представлял для него никакой преграды, ровно как и дверь. Ничто в мире не смогло бы меня защитить.
Я внимательно рассмотрела лицо в зеркале. Глаза были красными, а щеки мокрыми. Позволив тому, что осталось от корсета, упасть на пол, я взяла ночную сорочку, которую для меня сложил на стуле один из слуг. Сдавленный смешок вырвался изо рта, когда я надела ее поверх трусиков с бантиком. Часть, прикрывавшая грудь, была из кружева, но, по крайней мере, оно было не прозрачным, чего нельзя было сказать об оставшейся ее длине. Это была самая прозрачная ткань, которую я когда-либо видела, и она не оставляла ничего для воображения ‒ живот и трусики были на виду. Подол рубашки дополнительно отделан кружевом, а длина была чуть выше колена. С тем же успехом можно было выйти голой и покончить с этим, но во мне не было столько храбрости.