С ямой он возится весь день и тратит особенно много времени на разравнивание земли во дворе. Он прихлопывает её лопатой и даже присыпает травой, но землю всё равно видно, что она свежая, рыхлая и не такая сырая, и что её слишком много.
Потом он снова уходит под навес и возвращается с верёвкой на плече.
Отец бросает верёвку в яму, конец её держит в руках.
— Ну-ка, сынок, спустись, я хочу посмотреть, хватит ли глубины. С одной рукой тебе несподручно будет, так ты только держись за верёвку, покрепче держись, сынок, а я тебя опускать стану.
Я хватаюсь за верёвку. Держаться одной рукой действительно тяжело. Быстро, но осторожно, отец опускает меня в яму. Едва ноги мои касаются земли, верёвка вдруг слабеет в моей руке и через мгновение её верхний конец падает у моих ног.
Я смотрю вверх. Отец сидит у края ямы и утирает слёзы.
— Ты уж не сердись на меня сынок, — говорит он. — Ты уж не сердись на меня, пожалуйста. Просто так будет лучше, если никто тебя не увидит. Посидишь тут пока. Ты не бойся, сынок, в яме не страшно будет. А я тебя стану кормить. Я хорошо буду тебя кормить, сынок. А если вдруг придут эти, я накрою яму вон той дерюгой, никто и не увидит. Не бойся, сынок, не бойся. Нельзя, чтобы тебя видели. Если узнают про тебя, нам с мамой несдобровать. И тебе плохо будет, и нам с мамой тоже солоно придётся. А маме и так нелегко. Зачем доставлять ей лишнее горе перед смертью.
Тогда я понимаю, что отец мой глуп. Он глуп, если думает, что меня может испугать какая-то яма. И ещё он глуп потому, что думает, будто я ему поверю, что он станет хорошо меня кормить. Ему нечем кормить меня. А есть — хочется. Очень.
Пока земля в яме ещё сырая, я нахожу червя и съедаю его. Потом ещё одного. Больше червей нет, так что мне остаётся только сесть на землю, прижаться спиной к сырой стене и заснуть.
Мне снится ржавая луна, собаки и моя рука. Моя рука стала жить в сточной канаве, и когда в густую жижу бросают чьё-то тело, она устремляется к нему чтобы оторвать сочную щеку и съесть. Щека очень кровяная и сочная. Рот наполняется слюной и я просыпаюсь.
Мать стонет. А когда не стонет, то бормочет что-то сухим и ломким голосом.
Под этот голос я снова засыпаю. И больше мне ничего не снится.
Меня будит отец. Он бросает мне в яму кусок хлеба.
— Вот сынок, — бормочет он, пока я впиваюсь в хлеб зубами. — Сегодня у тебя хлеб. Простоквашу я споил маме, тебе ничего не осталось, ты уж не обессудь. Её было совсем немного. Вот скоро мама умрёт, тогда простокваша будет доставаться тебе. Денег совсем не стало у нас. Дерево никто не покупает, сынок. Не хотят покупать, не сезон. Но ничего, ничего, скоро йомун Килч начнёт с кем-нибудь войну и у меня будет много работы. Я опять буду зарабатывать по три пенни, а то и по пол-ливра. Поверь, сынок, скоро так и будет. Тогда будет у нас и простокваша, и репа, и даже мясо будет, сынок.