Другое дело, что и сам я ей не был нужен, ни с деньгами ни без. Впрочем, я и сам иногда сомневался в своем существовании вне выстроенной мной системы ценностей. Иногда поздно вечером, когда я оставлял в гараже свой Мазерати, поднимался в пентхаус, сбрасывал на спинку дивана бесстыдно дорогой пиджак, клал на столик бумажник, часы, запонки, мне страшно было подойти к зеркалу. Вдруг я никого в нем не увижу.
«… после вступления Вилда ван Хорна (далее именуемого Владелец Компании) в права собственности на землю, он обязуется продать вышеуказанные участки Сообществу за сумму в 1 (один) далер…».
Правки в договор были внесены грамотно, Покахонтас вымарала из текста пару моих ловушек и предусмотрела для себя аварийный выход. Впрочем, иного я и не ожидал — тупицей она никогда не была.
Я развернул кресло к застекленной стене с видом на Нью-Амстердам. Застроенный небоскребами Манхаттас казался отсюда оскаленной пастью дракона. За синей лентой реки, перечеркнутой кое-где пунктирами мостов, начинались районы, застроенные старыми четырех-пятиэтажными кирпичными особняками. Кое-где море красного кирпича, пронзали прямоугольники многоэтажных праджектов (34) — убежище городского отребья, бандитские гнезда. Ближе к горизонту, город жался к земле сплошным одеялом одно- и двухэтажных домишек.
Меня всегда забавляло, что Новый Амстердам, такой материальный и тяжеловесный, управляется деньгами, не существующими даже на бумаге (что уж говорить о золоте), отсроченными сделками и правами, которые почти всегда можно оспорить. Никто, кроме нас, реальных владельцев этого города, не слышал подземной дрожи, не замечал расходящихся импульсов от лопнувших финансовых пузырей. Зато брызги от этих взрывов оседали на землю отвратительными ошметками: заброшенными домами, бывшие владельцы которых не смогли выплатить кредит, заваленными мусором пустырями, ширящимися палаточными городками — последним приютом бездомных.
Не удивительно, что город управлялся людьми вроде меня — ничего не чувствующими, и все же считающимися живыми. Даже символично.
— Доброе утро, мистер ван Хорн! — Я медленно развернулся обратно к столу. На пороге стояла длинноногая брюнетка в узкой, как гандон, юбке и белоснежной блузке. — Ваш завтрак, сэр. — Значит, сейчас ровно семь-тридцать. — Белковый омлет со шпинатом, ломтик зернового хлеба и свежесорванная клубника. И лювак (35), конечно.
Покачивая бедрами, она подплыла к столу, опустила передо мной поднос и замерла, демонстрируя декольте на шесть персон и ожидая, когда на ее задницу опустится моя ладонь. Нет, милая, утренний минет отменяется.