В качестве вознаграждения за послушание я позволил себе поцеловать ее — долго, мучительно медленно, изнывая от предвкушения того, что скоро обязательно случится между нами.
В конце концов, хороший длинный поцелуй может оказаться лучше быстрого секса. Я обеими руками оттолкнулся от стены и сделал шаг назад. Лифт снова поехал вниз.
Прежде чем сесть в машину, Лина строго предупредила меня:
— И не здесь. Джокер, мы едем домой.
Точно. Мы едем домой, и как можно скорее.
Хорошо, что она заговорила и отвлекла меня от грешных мыслей, иначе в Логово я вошел бы уже с разорванной молнией на штанах.
— Это был хороший поцелуй.
— Рад, что тебе понравилось, милая. У меня еще много таких в запасе.
Она немного поерзала на сиденье и спросила:
— А раньше ты мысленно целовал меня так?
— И так и множеством других способов. Но вместо меня ты целовалась с ним.
Лина снова замолчала, и теперь я точно знал, о ком она думает. О Робе. Конечно, он обязательно явится на похороны моей матери. И увидит ее.
Я знал, что Роб все еще считает ее сукой за тот побег. А заодно и всех остальных женщин. Может быть, в своей до сих пор не прошедшей злости он находит оправдание тому, что не упускает случая сунуть свою сосиску в первый же свободный горшочек. А может быть, нанесенная Линой рана, действительно не зажила до сих пор.
Вернее, рана, нанесенная моей рукой.
Я смотрел, как Лина раздевается в полумраке моей спальни, и уже не торопился схватить и пометить ее тело. Внезапно я осознал странную вещь. Впервые в жизни я хотел что-то, не связанное с деньгами, карьерой и местью отчиму. Вернее, кого-то. Я хотел Лину. Я не хотел разговаривать с ней о жизни. Я не хотел узнавать ее лучше. Я просто хотел забрать ее себе всю. Любую. Со всем, что она в себе несла.
Она стояла посреди комнаты в чем мать родила, вся золотистая, как спелый персик, без единой белой полоски от купальника, и смотрела как я медленно приближаюсь к ней. Я не хотел набрасываться на нее, как маньяк. Вернее, очень даже хотел. Только боялся напугать.
Когда я уже готов был протянуть к ней руки, ее ладонь уперлась мне в грудь и заставила остановиться:
— Извинись, — сказала она.
— За что?
— За то, что оскорблял меня в школе. Обращался со мной, как с грязью. За то, что на десять лет лишил меня моей семьи.
— Я прошу прощения за все то, что сделал с тобой в юности. Но теперь я вырос, и постараюсь искупить каждую свою ошибку. Теперь твоя очередь. Извиняйся.
— За что?
— За то, что была так горда. За то, что никогда ни о чем не просила. За то, что не дала мне шанса извиниться раньше.