Виктор не показывался у нее уже полтора месяца: все его силы отнимал большой новый проект в Ростове. Там, в разросшемся вдвое филиале компании, дневала и ночевала команда экономистов и инженеров, а Виктор разъезжал между Ростовом, Москвой и Питером, иногда за два дня успев побывать во всех трех городах. Иногда поздно вечером в его окнах зажигался свет, но Никки не решалась прийти туда без приглашения: Виктор заранее предупредил, что сообщит о своем возвращении, и просил не волноваться.
Иногда, когда сдавали нервы, она одевалась особенно тщательно, садилась за руль и ехала к новому дому, возвышавшемуся над доживающими свой век хрущевками. В переулке, не доезжая до будки охранника, всегда можно было запарковаться, и отсюда хорошо были видны три окна на четвертом этаже. Только три этих прямоугольника из вечера в вечер оставались темными в ряду сияющих огнями окон. Однажды Никки просидела в переулке почти до одиннадцати, но появления хозяйки квартиры так и не дождалась.
Эта женщина стала для Никки почти наваждением. Она могла в любое время дня и ночи уйти, уехать, ее всегда ожидали срочные дела, она никого не ждала и сама распоряжалась своей жизнью. Разумом Никки понимала, что Ольга каждый день трудится ради куска хлеба, может быть, даже живет от зарплаты до зарплаты, но все равно чувствовала себя обманутой, словно не получила доступа к секрету, давно известному всем вокруг.
— Приступим к эпиляции?
Никки вытянула ногу с видом, королевы, подающей руку для поцелуя.
Лицо в зеркале выглядело покрасневшим и слегка бугристым и без косметики казалось каким-то бессмысленным. Положения не спасали даже свежеокрашенные ресницы и брови. Надо было спешить домой, но Никки не выдержала, забежала в кондитерскую и купила две порции шоколадного торта. В конце концов, она работала много лет и, теперь может позволить себе быть толстой, старой и некрасивой — быть независимой. Бунт против вечной молодости обернулся закономерной расплатой: Никки полчаса простояла над раковиной в ванной, пытаясь вызвать рвоту. Надо было срочно брать себя в руки. Поколебавшись между платяным шкафом и книжной полкой, Никки взяла Сидни Шелдона на английском языке, плеснула в стакан коньяку и удобнее устроилась в углу дивана. Она дала себе обещание не смотреть сегодня в окна квартиры напротив.
Субботнее утро встретило снопом солнечных лучей и перекличкой соседей, с утра пораньше разъезжающихся по дачам. Зарядка, душ, чашка крепкого чая, проверка почты — Никки проснулась бодрой, полной сил и снова готовой верить, что для красивой женщины в жизни нет ничего невозможного. Оставалось решить, как провести день. Звонить женам и любовницам знакомых Виктора было бы, скорее всего, бесполезно: кто не уехал к морю, тот почти безвылазно сидел за городом. Что ж, тогда можно будет навестить галерею на Кадашевской набережной. В большом зале шла давно обещанная выставка голландских фотографов, а две комнатки рядом были забиты европейской антикварной мебелью. Энтузиазм галериста, рассчитывающего впарить русским покупателям церковные скамьи и светильники, вызывал у Никки насмешливую улыбку, но для постоянных клиентов могло найтись что-то действительно стоящее. Не стоило упускать возможность пополнить свою коллекцию фигурок из севрского фарфора. А завтракать она поедет в «Жан-Жак».