На десятый день бабушкиных мучений звуки, которые рвались из её груди, потеряли всякое человеческое звучание, и было ощущение, что в доме поселился огромный раненый зверь, страдания которого не прекращаются ни на минуту.
Мы с Леной, уже совершенно измочаленные и не знающие, что же делать и как помочь бабушке, сидели на кухне, пили безвкусный кофе и молчали. Детей, маленького Илью и тогда ещё подростка Витальку, спровадили к друзьям.
— Ульян... Да что же с ней такое, никак уйти не может, что делать? Сил нет смотреть, как страдает, и слышать это я уже тоже не могу...
— Да что мы сделаем?
И тут моя сестра-агностик говорит мне, человеку церковному, то, что, вообще-то, должно было мне первой прийти в голову, а никак не ей.
— Слушай, ну у вас же есть какие-то обряды, я читала где-то... Ну, когда человек не может умереть...
— Лен... Господи, да что ж я сама не додумалась. Жди, сейчас прибегу.
Я срываюсь, валенки на босу ногу, куртка нараспашку, бегу к церковной старосте Ольге, которая живет в трёх дворах от нас.
— Оля, Оля, пожалуйста, дай мне полный молитвослов, срочно надо!
Деревня есть деревня, все уже знают о случившемся, и Оля без лишних вопросов даёт мне молитвослов.
Я на рысях мчусь обратно.
— Лена, пойдём, пойдём, будем вместе читать «канон при разлучении души с телом».
— Уль, нет, я боюсь... Пожалуйста, давай сама.
Я захожу в бабушкину комнату, зажигаю свечу перед «Казанской», подхожу к бабуле, глажу её по голове. Она уже не реагирует никак, только страшный стон и хрип вырывается из ходящей ходуном груди. Открываю молитвослов. Крещусь сама, крещу бабушку...
— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
Мне, врать не буду, было очень страшно. Первые три песни канона было ощущение, что бабушке становилось только хуже, я почти кричала, чтобы слова молитвы хоть как-то могли заглушить её стон.
А потом она начала затихать и к концу, к девятой песни канона её дыхание выровнялось и стало почти неслышным.
— Достойно есть яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем.
Я поворачиваюсь к бабушке, крещу её ещё раз, она тихо-тихо выдыхает, закрывает глаза и умирает. Я вижу, как в одно мгновение расправляется и успокаивается её лицо. Выхожу из комнаты.
— Лен, звони Любе, бабушка умерла.
Лена, которая всё это время была тут же, за дверью, и всё слышала, хватается за сердце и почти падает мне на руки. Плачем... Тишина в доме после десяти дней звукового ада кажется вакуумом, который поглощает всё.