В те далёкие годы, когда симфония Церкви и Государства не достигла мангеймских высот, а больше напоминала скромную венецианскую сюиту, случилась эта смешная история, которая многим может показаться выдумкой, но свидетели этого события ещё живы и пока ещё здоровы. А по последним и очень утешительным данным ВОЗ считают себя молодыми, что спорно, но, согласитесь, приятно на пятом десятке.
В 1993 году, аккурат восьмого мая, по окончании Божественной литургии, выловил меня наш проректор у трапезной и сообщил благую весть: «Завтра едете всем регентским классом в Шегарку. У мемориала, сразу после митинга, нужно спеть литию по павшим воинам».
Надо так надо, что там этой литии — десять минут от силы, со всеми ектениями да Вечной памятью. Опять же есть перспектива, что накормят, а это в голодные постперестроечные годы было мощнейшим стимулом для вечно клацающих зубами от голода семинаристов.
В регентском классе на тот момент окормлялось ровно шесть душ, из которых пять были женского пола и одна душа — мужского по имени Димитрий. Димитрий был рождён от прекрасного союза диакона Иоанна и матушки Татианы, регента Троицкого храма. Понятно, что с такой родословной Димитрий был среди нас, скромных плодов от союзов советских инженеров с медиками да строителями, самым продвинутым по части исполнительства панихид, венчаний и прочих ирмосов с запевами. Одним словом, хороший такой отрок, церковный. Не без пороков, конечно. Про малые его пороки не помню, а из крупных — невероятная смешливость, которая нападала на него в самые неподходящие моменты. Но об этом позже.
День Победы тогда не задался для нашего скромного ансамбля с самого начала. Во-первых, у церковного автомобиля, который должен был доставить нас до Шегарки, отвалилась дверь. Да и как ей было не отвалиться, если на этой скромной «таблетке», судя по её виду, количеству и качеству травм на кузове и на капоте, ездил на маёвки ещё первый созыв томского РСДРП!
Водитель, как плоть от плоти своего боевого автомобиля, по имени Егор и по кличке «мышиная голова» (так его «окрестили» работницы трапезной за смешную форму черепа), при помощи кулаков загнал дверь на место, а меня заставил крепко держать ручку изнутри, «чтобы не дуло». И мы поехали, дребезжа, покряхтывая и позвякивая.
Второй незадачей на нашем пути к шегарскому мемориалу случился «отец Сникерс». Сникерсом батюшку нарекли братья-семинаристы за его любовь к спортивной обуви (это, конечно, громко сказано — при тогдашней всеобщей бедности обуви этой было по две пары на всё про всё, одна в лето, другая в зиму). У отца Сникерса с доходами, видимо, было ещё хуже, чем у всех, поэтому и в суховей, и в мраз со сланом он ходил в одних и тех же кроссовках «абибас» какого-то непотребного 56 размера, хотя росту был более, чем среднего. В сочетании с вечно коротким подрясником «абибасы» смотрелись очень по-хипстерски и приводили в постоянный осужденческий трепет всех бабок церковных, от свечной лавки до трапезной,— вечного источника всех приходских свар и сплетен.