Мне было ясно, что во мне нет силы, нет ничего фундаментального, прочного, такого, на что бы можно было положиться. Я был эфемерен и зыбок.
Но даже если отбросить возможность каких-то инцидентов. Как я мог продолжать жить спокойно, зная, что смерть приближается ко мне семимильными шагами? Независимо ни от чего. Просто с каждым годом, с каждым месяцем, днем, часом, минутой — она все ближе и ближе. А я ничего не предпринимаю для того, чтобы предотвратить ее приближение[8]. И наступит день, когда мы встретимся. И лично для меня тот день не будет ничем отличаться от сегодняшнего (кроме его печальных последствий, разумеется). В тот день это и будет — сегодня. То есть умереть мне придется сегодня. Получается, в этом смысле, что вообще любому человеку придется умереть сегодня. То, что это сегодня еще не наступило, дела совершенно не меняет. И выходит, что умереть сейчас или через тридцать, сорок, пятьдесят лет — совершенно одно и тоже. Получается, что жить бессмысленно, если все равно придется умереть. Для того, кто собирается умереть, кто согласился с мыслью о том, что смерть неизбежна, — жизнь утрачивает всяческий смысл. И понимание этого отравляет существование человека. Жить с этой мыслью мне стало крайне тяжело. Надо было что-то менять.
И тогда постепенно я, наконец, понял, что в жизни мне нужно всего лишь две вещи. Вот они: первая — бессмертие, вторая — могущество. Я чувствовал, что без этих двух вещей жизнь для меня бессмысленна, отвратна, мучительна и гнусна.
Эк, куда хватил! — подумает иной читатель. — Видать, не зря все время чувствовал себя идиотом.
И, относительно критериев собственного мироощущения, будет абсолютно прав. Ведь, как говориться, большому кораблю — большое плавание. А маленькому — маленькое. А уж кому из нас каким кораблем являться, так это каждый из нас сам для себя выбирает, и маршрут себе сам размечает. Да только есть тут одна закавыка.
По тщательном исследовании выяснилось, что реальность устроена таким образом, что мы получаем или все, или ничего.
Конечно, в категории все есть свои внутренние градации, но сейчас речь не о них. Для ясности можно сравнить это с тем, что происходит с желудями, упавшими с дуба. Из тысячи желудей, упавших на землю, прорастут и превратятся в маленькие дубки два-три, ну, пять штук. Остальные сгниют, будут съедены животными или птицами. А уж какой из этих дубков станет пятисотлетним гигантом, а какой станет влачить чахлое существование где-нибудь в болоте или будет сломан пробегающим мимо слоном — это совсем другой вопрос.