— Не отвлекайся, говори.
— Главное… Что дальше главное… Из дома уже выехали все, два пустых этажа. И черные стекла. Только его окно угловое под крышей — желтое. И соседнее почему-то темно-красное, тусклое совсем.
— А он не выехал?
— Нет.
— Почему? Ему не давали комнату?
— Откуда я знаю.
— Он тебя ждал, да? Знал, что придешь. Когда-нибудь.
— Ну, может быть.
……………………….
— Ух ты!
— Что?
— Дождь пошел. Я открыл балкон и видно под фонарем, как асфальт дымится. Пар идет.
— Жарко.
— Да.
— Он меня встретил внизу и шел по лестнице, держал за руку. Понимаешь, там все было черное. Все-все.
— А чем пахло?
— Не помню.
— Придумай.
— Да не хочу! Я волновалась очень. Я была старше его на три года. Мне казалось, это ужасно. И весело. Постой. Когда уже зашли и там коридор, темный. Но дверь в кухню такой желтой полосой светила. Он шепотом говорил. Что внизу, оказывается, бабка-сторожиха и потому — шепотом. Дверь закрыта, чтобы тепло не выпускать.
— И что?
— Там пахло сперва мокрыми тряпками и вымытым полом. А потом — чаем. Резкий такой запах, будто он прорезал эту желтую полосу в темноте.
— Ты чай не любишь.
— Да.
— А пила? С ним пила чай?
— Да.
— Я думаю, он был красивым мальчиком.
— Наверное. Да. Но тогда мне нравились совсем другие мальчики. Высокие смуглые черноволосые, но не восточные мужчины. Скорее монгольского типа. Чтоб узкие глаза.
— О Господи!
— Ну и что!
— Да ничего, говори…
— Кухня. Она старая совсем и пустая. Я сидела на табуретке и нога на ногу. Так что колготки натянуты сильно, блестят. А он напротив, на маленькой скамейке. С гитарой…. Не смейся!
— Я не смеюсь.
— Ты смеешься! Ты ржешь там, я слышу, и прикрываешь трубку рукой!
— Какая же ты дура! Что он играл тебе? Свои песенки?
— Нет. Он пел Щербакова. Смейся, Левканоя, разливай вина, знать, что будет, ты не вольна.
— …Но можешь мне поверить, по всему видно, что тебя не тронет война… А он умен. Спел это — тебе…
— Не думаю. Мы совсем молодые были. Вовсе. Он просто пел то, что ему нравилось.
— А еще?
— «Вишневое варенье».
— Ах, вот оно что!
— Да вот…
— Н-ну. Ладно, говори давай.
— Ты знаешь, что можно вскипятить чай в кружке половинкой лезвия?
— Кто же не знает.
— Я не знала. Вода зарычала и вскинулась, а свет сразу потускнел. Почти ночь и стенки из желтых стали цвета старой горчицы. Я ойкнула, а он выдернул проводки из розетки и сжал мне колено. Внизу заходила бабка, скрипела ступеньками и стала кричать что-то. Мы сидели тихо-тихо и она ушла. Он сказал, что так и пьет чай, внезапно, чтоб бабку застать врасплох.
— Холодно там было?
— В кухне я не заметила, вообще. Мне трясло сначала сильно, так что я зацепила колготки за гвоздь на табурете и порвала их.