Санька, отпрыгав свои три попытки, встал перед небольшой толпой мальчишек, скрестив руки, поворачивал голову вслед Натке и комментировал, язвил, насмехался. Потом сказал севшим голосом.
— Ладно, пошли отсюда, пацаны.
Развернулся, как в танце. И глядя на темное лицо, вывернутое наизнанку чем-то, о чем только догадываться, Лёка влюбилась в чужие страсти. В него и в Натку Семиступову, у которой, несмотря на мать — начальницу отдела кадров, чулки вечно зашиты и не по одному разу, а на платье даже заштопан локоть, еле заметно, очень аккуратно. Влюбилась в сопящую Эмку, при каждом падении подруги комкающую край подола и шепотом проговаривающую самые похабные слова, а знала их Эмка много. И даже в Леху Посельского, классически рыжего и веснушчатого распиздяя из десятого Б, которого любила Натка, королева, безнадежно и беззаветно. Никому и никогда не говоря о своей любви.
А что говорить, о ней и так все знали.
— Пойдем, — решительно сказала Эмка, встала и потянула лёкину руку своей, горячей и влажной, — пойдем, заебала, хай прыгает.
Лёка огляделась, вставая.
Все ушли. Ушла Гелена, прижимая локтем к крутому боку красный журнал и смеясь ужимкам трудовика. И все девчонки исчезли тоже.
Остались только они с Эмкой на лавочке. И Натка на беговой дорожке. Тяжело дыша, она вытерла ладонью мокрую щеку, сплюнула на траву и пригнулась, готовясь. На девочек не смотрела.
Лека отняла руку и кивнула.
Вместе с Эмкой они медленно пошли к боковому входу в раздевалку.
— Видеть не могу, — ворчала Эмка, схватив Лёку под локоть и прижимаясь к ее руке пышной грудью, тупала короткими толстыми ножками, — жалко ее. Ведь не перепрыгнет. А если даже, то ушел ведь, не узнает, ка-азел. Тебе жалко жеж ее, да?
Лека улыбнулась. Позади зазвенела упавшая планка.
— Нет. Не жалко.
Там, посреди дрожащего нагретого воздуха, на фоне качающихся метелок камышей — прыгала королева. Которая всех победила.
А лучше всего были волосы — так красиво, когда вывернулась из машины, отражаясь в черном лаке белым коротким плащиком, побежала, мелькая блестящими колготками. Навстречу, навстречу, ближе, ближе и вот…
Он ждал, разводя руки, смеясь. Когда ткнулась ему в грудь лицом, обхватил бережно и эдак, для всех, кто смотрел — поддержав под гибкую спину, перегнул, поцеловал долго и сладко. А волосы свесились до самого асфальта. Темно-рыжие, великолепные, живые, будто сами по себе.
Света, глядя сверху в окно, машинально тронула свои — темные, аккуратно стриженые под японскую девочку прямые блестящие пряди. У нее раньше тоже были такие — рыжие, только светлее, перевязывала зеленой лентой, сама придумала, прочитала в журнале, что к рыжему нужно зеленое. Нашла в старом чемодане мамино недошитое платье, посмотрела на него полсекунды, и отрезала от подола полосу. И сколько носила потом, столько бабка кляла вдогон — одними и теми же словами.