— А помнишь, мы босиком бежали, опаздывали, а причал железный, горячий, как сковородка?
— Бежим, орем, береговые смеются. Пальцами показывают.
Алька хохочет и отпускает футболку, прикладывая пальцы к нижним векам, по привычке. Она всегда смеялась до слез, и боялась — тушь потечет. Туши сейчас нет, но глаза мокрые.
— На катере нас Витька ждал, да? Махал рукой, то нам, то в рубку, рулевому, чтоб подо-жда-ал дур!
— Не Витька, Санька!
— Длинный такой, да? Ходил все время в вельветовых штанах, драных, и рубашке с розами.
— Ага. Он. Еще нам дал порулить, помнишь?
— Это, когда я крутила, а ты кричала, что след виляет? За нами который: «пена-пена неправильная!»
— Ты та-акой капитан прям была. Отдавать штурвал не хотела. Кричала «моё колесо!»
— Угу, а Санька за голову схватился и тоже кричал, что его с работы, из-за нас.
— А сам виноват, чего разрешил-то.
— Ну, он же не знал, с кем связался.
Она вскакивает и, лавируя среди пассажиров, сидящих яркими кучами одежд и сумок, успевает зацепить сына за подол у ступеней трапа, ведущего в салон. Снизу показывается голова Тимки, он находит меня глазами и, успокоенный, скрывается в люке. Пока он там, в салоне, я тоже спокойна. Алька возвращается, таща сына за вытянутый край футболки. Андрюшка упирается, методично цепляясь за чужие баулы, и заунывно воет себе под нос.
— Подожди, сынок, мама разговаривает, — машинально реагирует Алька. И снова поворачивается ко мне, убирая с лица перепутанные ветром волосы:
— А Виталика ты видишь?
Перед именем делает еле заметную паузу. Мне не надо уточнять, что за Виталик. Влюблены были обе, в шестнадцать лет. У меня прошло быстро, потом в городе здоровались, кивали друг другу.
— Он в рейсы ходит. После института. Привез жену, Лена зовут. Ничего так девочка, спортивная такая.
Спортивные девочки, с крошечными попками и длинными загорелыми ногами, меня болезненно волнуют. Уж очень, как мне кажется, велика разница между моими плавными округлостями и их мелькающей, такой недостижимой худобой. Алька тоже худая, но у нее при длинных модельных ногах очень широкие бедра и потому кажется, что талия шире, чем на самом деле, и не похудеешь ее, разве что кости обтесать.
— А, — равнодушно говорит она на новости о Виталике, и нагибается через железные перила, посмотреть, как заворачивает вода белое кружево по зеленому мармеладу. Очень красиво, движется и движется. Только клетки перил мешают, ложась поверх живого рисунка черной решеткой.
— Говорят, у них не слишком хорошо все…
Мне очень хочется, чтобы Алька улыбалась и трещала, как она умеет. Нет, улыбаться она как раз не умела, сразу смеялась. Икала потом, вытирая пальцами мокрые щеки. Отсмеявшись, делала специальное лицо и пищала дежурную шутку «у меня рожа не в семачках?». Вопрос про рожу и семачки сталкивал нас в новый приступ хохота. А потом надо было уже мне, поддержав ослабевшую подругу под локоток, предупредить, показывая на асфальт «Алевтина Андревна, осторожно, тут, пардон, лужа». Работало всегда…