Скамья давит под коленями. Тимкина голова время от времени показывается над ступенями в салон, катер качает и сбоку налетают горстями брызги. Андрюшик, выкручивая подол, зажатый в алькином кулаке, копается в сумке, вытаскивая свой трактор. Я думаю, может быть, спросить ее сейчас, про семачки, пусть рассмеется. Но боюсь, что она промолчит в ответ. И молчу. Звенит и чирикает солнечный свет, перемешанный с морем, солидно тарахтит двигатель, кричат дети и родители, размахиваясь хлебом в хохочущих чаек. А у меня муж в рейсе, где-то в Италии, придет через два месяца в новых, колом стоящих джинсах, привезет сервизы «Мадонна» и одеяла с тиграми — сдавать в комиссионку. Ну, и мне джинсы привезет. Тимке рубашки и курточки. Пять раз забухает с дружбанами, два раза сводит меня в кафе. Месяц пролежит на диване перед телевизором. И снова в рейсы, на полгода. Я — молодая жена загранщика, с хорошеньким личиком и стройными ногами. Мне завидуют. Похудевшая и очень красивая Алька — жена директора дома быта. Солидно и состоятельно. Я ее потом спрошу, что там не так. Когда пацаны будут купаться…
Сойдя с трапа на узкий пирс острова, Алька прерывисто вздыхает и, оглядываясь, хватает меня за руку.
— Стой!
Я привыкла к алькиным резким движениям и покорно останавливаюсь, пока Тимка тянет другую мою руку — скорее к воде, на песок. Она цепляет на длинноватый точеный нос дымчатые очки и, шипя на сына, стряхивает с ног ажурные босоножки. Вешает их на ремень сумки, — мы так ходили когда-то по городу, босиком. Пальцы на ногах тоже покрашены красным лаком и мне становится неловко, я свои никогда еще не красила. Она замечает взгляд.
— Да, в доме быта, девчонки же знакомые, маникюр-педикюр. Это так, когда работы нет, мы там сами себе.
— Ага, — говорю, но она уже не слышит. Делает первый шаг босой ногой, морщась от мелких камушков под ступнями. Снова вздыхает прерывисто и, наконец, улыбается, чуть-чуть.
Над воротами пансионата вертит руками деревянный морячок-флюгер, шлепают по дорожкам загорелые и красные, обваренные солнцем, люди. Около общей кухни кто-то чистит кастрюлю пучком травы. И мы переглядываемся на ходу, обе вспомнив, как нечаянно украли начищенный для чужого борща чеснок, просто взяли, болтая, и бросили в нашу кастрюлю. Потом Алька, сделав ангельское лицо, мешала воняющий чесноком бульон под угрюмым взглядом хозяйки борща.
— К старому причалу?
— Да, там нормально, мелко и…
— Лек, и мидий да? Надерем мидий! И костер!
— Да там же мелочь одна, Аль! Мы же с дитями на баржу не пойдем. Глубоко.