Сырым весенним вечером Гелена Леонидовна спросила, глядя в телевизор в темной гостиной, куда никто из жильцов не входил, только заглядывали, поздороваться с хозяйкой:
— Ты на каникулы когда? В мае? Приберешься как следует, уедешь, я окна расклею.
— Я сама, — ответила Милица, стоя в проеме двери. Вошла и села в продавленное кресло, тоже стала смотреть в телевизор.
— Скажи-ка…
— Завтра сделаю. Мне надо по учебе, за небом смотреть.
Встала, так ничего в телевизоре не увидев, и пошла вверх, скрипя ступенями. Сердце приятно стукало.
Ардо улыбнулся ей, сидя на широком подоконнике, отсалютовал виктори. Мальчишка. Все мужчины — мальчишки, даже профессора.
Полоски старой бумаги отскакивали от рам, пылили в нос и сваливались на пол, шурша. Закатанные рукава домашней рубашки давили под локти. Милица протерла рамы, отскребла кусочки старого клея и остановилась. С мокрой тряпки капало в ведро. Сейчас она вымоет стекла, до скрипа. Как будто вымоет небо. А потом? Вытаскивать и ставить на прежнее место телескоп? А как отнесется ее Ардо к тому, на что ей хочется смотреть?
— Не хочется, — и шлепнула тряпкой по стеклу. Мыльные змейки потекли вниз, таща пузырьки, цветные от весеннего солнца.
— Совсем не хочется!
Стекло взвизгивало и покалывало глаза яркими бликами. Снова было, как осенью, будто все разорвалось по швам, схваченным слабыми нитками, и поплыли вокруг цветные лоскуты, гладя руки, подставляясь глазам.
Ты можешь собрать меня, как хочешь, Милица, — шептал мир и кружился. Осенью это пугало и приносило тоску. А сейчас — солнце, радость и смешное могущество. Сшить мир, как рубашку. Чтоб по себе и ни у кого такого нет.
Она вынула чехол с телескопом из пыльного чемодана под кроватью. Поставила у весеннего невидимого стекла. Подняла прибору круглую морду и щелкнула фиксатором. Вот и все. Гелена, шаря по комнате без нее, увидит, что наблюдения за небом возобновились.
Что касается Ардо, то… Ну, она еще подумает, как быть.
С ним очень хорошо и он Милицу любит, любит-любит! Но вот каково ей было узнать после зимних каникул, что существует Анна Мост и весной она появится в университете.
— Наш котик, наконец, накушается сметанки, — накрашенные глаза Лорки ползали по лицу, как муравьи, щекотали, — его никто еще в постель не уложил, знаешь, да? Очень свою Аннушку любит. А она год как в командировке, негров обмеряет и песни их записывает. Может и за хоботы их держит. Не знаешь, Милица, какие у негров хоботы? Никогда не держала?
Стоящие за спиной Лорки девчонки уменьшились ростом, стали, как крупа, из которой она ложкой торчит. И хихикают. А в горле Милицы шелуха вместо слов, хочется кашлянуть, но нельзя. Поймут, все поймут сразу. Есть жена, а он выбрал для любви Милицу, бедный, бедный, как же мучается он и со страхом ждет приезда чужой теперь, постылой женщины!