— Чай там. Сушки. Баранки которые.
— Спасибо, — отказалась Шанелька, — я попозже.
— Марьячка его с парка вытащила. У Перышка там любимый дуб. Для страданий. Он еще не знает, что вы тут. Счас будет сюрприз.
Коньков что-то замурлыкал, опереточное, покачивая ступней на колене джинсовой ноги.
Недовольный голос приближался. Шанелька села удобнее, чтоб в сумрачном полусвете все видеть.
— И я… — двери снова открылись, голос споткнулся.
Крис улыбнулась, блеснув зубами на затененном лице, руки неподвижно лежали на подлокотниках.
— Крис-ти-на? Это — вы?
Марианна расцвела, заглядывая сбоку в лицо любимого, затопталась, аккуратно подталкивая его в комнату. За их спинами кто-то присвистнул, прошел дальше, что-то сказал в кухне и в ответ несколько голосов рассмеялись.
Просперо, тощий и нескладный, как худая тряпичная кукла, ступил ближе, не отводя глаз от восседающей на троне Крис. И вдруг выпрямился, протягивая руку назад. Там уже парила его скрипка, вынутая из футляра, лежала на ладонях Марианны.
— Время, — вдруг произнес Перышко совершенно деловитым голосом, — сколько там? Осталось.
— Через час и сорок минут. Автобус, — Марианна отдала ему скрипку.
Ушла к дивану и села рядом с Василием, отпихивая его ногу.
— Да, — сказал Просперо, подкручивая что-то, прилаживая скрипку к подбородку и снова убирая — осмотреть, погладить, стряхивая невидимое, — угу. Тогда… это вот.
По комнате, укладываясь на сумрак, поплыла низкая нота, длинный, как вязкая сладкая лента, звук, и казалось, ему так же уютно устраиваться в полумраке, как Шанельке сидеть в кресле, Крис восседать на смешном стуле, похожем на трон, а Ваське валяться, упирая в покрывало вязаные полосатые носки. Нота плыла, и вдруг незаметно сменилась, звук стал выше, вместе с ним выпрямилась сутулая спина Перышка, крепче встала нога, и вся фигура будто вплелась в свет, в музыку, сделалась с ней одним целым, и — засветилось лицо.
«Он, и правда, чудесно играет». Шанелька осторожно искоса посмотрела на девушку. Худенькое лицо, против ее ожиданий, не выражало восторга, и смешной материнской гордости, такой неловко умилительной. Было замкнутым и светилось тоже, будто оно зеркало, отражающее внезапную, но такую ожидаемую красоту мальчика, играющего на скрипке. Это покой, поняла Шанелька, покой, когда — все правильно. Она, эта смешная девочка, нашла свой путь и потому ей не нужно мельтешить, что-то там выражая лицом, или жестами, позой. Вот она, эта полуулыбка, хочешь, скажи — джокондовская, но нет, без ее зовущей загадки и обещания, скорее улыбка Будды…Я тут, и я знаю, что тут — правильно. А ты, если хочешь, узнаешь тоже. Непременно…