При осмотре камеры, в которой находились Чистяков и Белевский, оказалось, что одна половина пола пропилена тонкой пилой в двух местах и места прореза затерты мастикой из мыла под цвет краски пола. При подъеме вырезанной половицы под ней ничего не было найдено, а лишь были заметны в цементированном накате следы подкопа. Доски двух кроватей приспособлены к устройству лестницы, причем в досках прорезаны небольшие отверстия для вставки ступенек. Последние найдены в печке, в душниках которой и стенных вентиляторах спрятаны веревочные вожжи, две железные кошки (четыре крюка соединены между собой), в золе печи винты (шурупы) 1 ½ вершка длины и тонкий подпилок. В кринке молока обнаружены самодельный ключ к замку и буравчик для сверления дерева.
Оконные же решетки и рамы в камере оказались целы…»
Следствие зашло в тупик. Все усилия графа натолкнулись на упрямство арестованных. Мало того — они использовали любой промах ротмистра, самое мелкое его отступление от законного ведения следствия, посылая прокурору один протест за другим. Хочешь не хочешь, а эти протесты приходилось разбирать. Граф уже не знал, как и вести себя. Спасибо, надоумил помощник прокурора. И вот однажды ротмистр объявил комитетчикам, что если не назовут своих настоящих фамилий, то их без всякого суда и следствия отправят за бродяжничество на каторгу.
Арестованные согласились посоветоваться.
Так через два месяца 6 апреля 1905 года появился Второй протокол допроса Михаила:
<<Обвиняемый… в дополнение своих объяснений от 31 января показал:
«Я именовался раньше Борисом Чистяковым. Прошу писать за меня ввиду моей болезни. Зовут меня Никифор Ефремов Вилонов, 22 года, православного вероисповедания, происхожу из крестьян Тамбовской губернии, Моршанского уезда, Печаевской волости, село Кутли, откуда получил паспорт в 1902 году. Холост. Родился я в городе Моршанске, в Соборной церкви крещен в 1883 году в феврале месяце. Слесарь. Личность мою может удостоверить департамент полиции ввиду того, что в 1903 я привлекался за участие в стачках в городе Киеве. Родственные связи указать не желаю, ровно как указать место моего жительства, так как я не имею постоянного местожительства. На иные какие-то ни было вопросы о моей личности и по обстоятельствам дела отвечать не желаю».
Как ни бился ротмистр Подгоричани, ничего больше о Михаиле он не узнал.
У калужского учителя Семена Макаровича Пшенай среди учеников были свои любимцы. Он никогда не показывал этого в классе, но после занятий, что называется, отводил с ними душу. Без этих разговоров с мальчишками он просто не мог прожить. В свое время Семен Макарович вдоль и поперек изъездил Россию, всего насмотрелся. Был он из тех русских интеллигентов, что не могут относиться равнодушно к страданиям других, поэтому и в других ценил отзывчивость. Сильнее всего привязался он к сыну маляра Вилонова. Может быть, потому, что чувствовал в рослом парнишке дерзкую силу, которой не хватало ему самому. Никифора уличные сверстники признали своим атаманом — во всех играх и забавах он был первым: мог одним ударом вышибить городошную фигуру, наперед других прыгнуть с высокого обрыва, а за дело и крепко поколотить. И в классе железнодорожного училища, где преподавал Семен Макарович, он первый: учеба давалась ему легко.