— Уехал он из города. Очень старался последнее время. Один из унтеров его как-то разоткровенничался: после вашего дела, говорит, граф чуть самого Бориса Савинкова не поймал. Донес ему кто-то из домохозяев, что один из снявших у него комнату — не иначе как известный террорист Савинков. Граф и клюнул — очень уж ему хотелось прославиться. Шум поднял, забросал департамент полиции телеграммами — просил прислать для сличения почерк и фото Савинкова. Но опять не повезло — ошибся.
Последняя встреча у меня с ним была в августе. Привезли меня к нему на допрос, гляжу, сидит какой-то радостный (я уж до этого слышал, что он нашу типографию накрыл). Не утерпел, видно, и даже передо мной расхвастался об этом. Разговаривает ласково, интимность разыгрывает:
— Очень, говорит, сожалею, что так получилось: время боевое, без техники вам трудно будет.
— Новую заведем, — отвечаю.
— Оно, конечно, но ведь на это два-три месяца уйдет.
А сам так и сияет от радости. Я в свою очередь его тоже вежливо поздравил с трофеем и тут же шпильку: правда ли, что анархисты прислали ему извещение, что он приговорен ими к расстрелу. Поежился, но отперся — не слышал, говорит.
А потом сообщил, что на днях его переводят в Гомель с повышением. И цинично так пригласил меня переехать туда же: вместе, говорит, работать будем — народ там более восприимчив для вашей пропаганды. Очень любезен был граф.
Но между этими лирическими отступлениями посоветовал мне быть попрактичнее, а посему ответить ему на некоторые вопросы, тогда, говорит, освобожу из-под стражи. А до суда, мол дело и не дойдет: поднимается вопрос об амнистии политическим…
Далеко пойдет граф…
В «дни свобод» комитетчики организовались в коммуну и стали жить в поселке Верх-Исетского завода, в доме родителей Клавдии Новгородцевой. Так все-таки легче устроить свой быт. Михаила и Батурина старались кормить особенно активно: они явно отощали после Николаевских рот.
Однако, несмотря на слабость, Михаил сразу же включился в работу. Его голос опять зазвучал на рабочих собраниях. Вооруженное восстание — вот основная мысль его выступлений.
Но развернуться в Екатеринбурге Вилонову не удалось. По вызову Восточного бюро он уезжает в Самару.
Радостный ходил Михаил по самарским улицам. Они стали не только многолюднее и оживленнее, а как-то по-другому настроенными. Город митинговал, опьяненный свободами. Пропал страх перед полицейскими. Исчезли куда-то жандармы. Арестов не было.
Манифест манифестом, но все чувствовали, что главное еще впереди, что предстоит драка и, очевидно, немалая. Приближалась гроза, и, сам частица этой грозы, Михаил набросился на партийную работу. Комитетчики подобрались боевые. Кроме старого знакомого Василия Петровича, появились новые: Николай Накоряков, Петр Воеводин, Фридолин…