Естествознание, философия, итальянский язык… А тут еще Луначарский стал рьяно приобщать к искусству, затаскал по музеям Неаполя, даже организовал поездку в Париж…»
В Лувр они пришли к открытию, посетителей было еще мало. О Венере Милосской ему много рассказывал Луначарский.
Михаил увидел ее сразу. Он медленно приближался, а навстречу ему, пронесенная через века, вставала древняя мечта человека о прекрасном. С волнением он всматривался в лицо мраморной богини. В нем не было даже намека на страх перед судьбой. Была только красота, красота, освобожденная от всей людской грязи. И извечное стремление к совершенному Михаил вдруг ощутил с такой силой, что уже не удивлялся тому, как смогли люди сохранить красоту среди насилия и подлости, тому, что даже в самые страшные эпохи красота не умирала, что находились люди, которые проносили ее через все преграды…
Он вышел из Лувра, не посмотрев больше ничего. Ушел в парижские улицы, не замечая их. В его памяти проносились встречи с людьми, изуродованными жизнью и настолько далекими от увиденного совершенства, что ему стало не по себе. И снова в нем вспыхнула ненависть ко всему, что мешает человеку стать человеком…
Но как ни богата была интеллектуальная жизнь Вилонова на Капри, он все время ощущал, что ему чего-то не хватает… Едва болезнь разжимала свои тяжелые объятия, им овладевала страсть борца. Он не был создан для кабинета. Ему не хватало атмосферы реальной борьбы, его тянуло в новую схватку. И это прорывается в его письмах к жене:
«Не знаю, почему ты спрашиваешь, останусь ли я на Капри после срока (имеется в виду срок высылки Вилонова за границу). Это с трудом удается… даже во время срока. Я все-таки подумываю вернуться раньше. Уж очень тянет».
«Во мне снова проснулись задремавшие силы, и я снова жажду былой жизни…»
«Эти дни, когда я особенно хорошо чувствую себя и замечаю сильный прилив энергии, меня страшно тянет в Россию».
Но в Россию нельзя. Горький даже слышать об этом не хочет. Пока не кончится лечение, об этом не может быть и речи. Михаил часто вспоминает об Урале, о своих уральских товарищах. Может быть, поэтому Горький и Луначарский везде в письмах и воспоминаниях называют его уральским рабочим…
«Дорогая Маруся!
…Вчера мы говорили с Алексеем Максимовичем об У рале, и он выразил желание послать туда в рабочие библиотеки книги своего издательства. Это очень хорошо, и надо как-нибудь списаться с приятелями. Может, у тебя есть адрес в Екатеринбурге? В Черный Яр книги уже послали».
Через неделю.
«… Ты поговори с товарищами, может, надо присылать отсюда новости, так это можно, и я стал бы делать это аккуратно, если только пришлют адреса. Потом об этом же напиши на Урал. С последними мне очень бы хотелось списаться…»