Так дошла до поворота, на углу которого располагался двор прадедушки Павла Федоровича. Старички стояли у ворот (хотя ворот как таковых у них не было, по моде тех лет всю усадьбу окаймляла живая изгородь, насаженная Яковом Алексеевичем, их племянником).
— Почему это наша внучка так сильно плачет? — спросил прадедушка.
— Меня Шура бросила, — пожаловалась Люба и на дальнейшие расспросы рассказала про Шурино предательство и вероломство.
— А ты не плач, — успокоил ее Павел Федорович. — Ты знаешь, как дальше идти?
— Может, и не знаю, но разберусь, — вытирая слезы, сказала Люба.
— Если не разберешься, воротай к нам. Но я думаю, что разберешься. Тебе один раз самой пройти — и ты уже будешь знать дорогу. А что тут осталось? Вон поворот к балке, — показал прадедушка рукой, — а за балкой ты много раз сама бегала.
— Я знаю. Тут немного осталось, — бодрилась Люба, боясь заросшей дерезой, сырой и холодной балки, которую ей суждено было пересечь самой. А вдруг волки? Или дед Хо ее клюкой стукнет?
— Вот и не показывай сестре свои слезы. Пусть знает, что ты и без нее не пропадешь. Поняла?
— Да, — сказала Люба. — Спасибо!
После этого маленькая Любовь Борисовна часто видела прадедушку у ворот и всегда здоровалась с ним, но продолжительных разговоров они уже не вели — разве что перекидывались фразой-другой.
Прасковья Яковлевна рассказывала, что в молодые годы Павел Федорович сильно пил горькую, а после войны остепенился. Расстрел на него повлиял. Борис Павлович был свидетелем тому, как прадедушка спасся от расстрела. Когда всех людей согнали в кучу и окружили, Павел Федорович зашептал молитвы. Он потрясал поднятыми вверх руками и широкими жестами крестился, глядя в небо. Тут немцы начали из пулеметов стрелять по толпе, а прадедушка припадет к земле на время стрельбы, а потом опять поднимается и крестится, обращаясь к Богу. И так несколько раз. Тогда тот, кто командовал карательной операцией, остановил стрельбу и вывел Павла Федоровича из толпы.
— Иди домой, старик, — немец выдернул его из толпы. — Бог услышал тебя.
На кусок хлеба прадедушка Павел зарабатывал плотничеством. Зная, что надеяться не на кого, он изготовил себе гроб и хранил на чердаке. Бывало, напившись, прятался в него от бабки.
Ушли они с бабушкой друг за другом незаметно и, конечно, хоронили их Борис Павлович и Прасковья Яковлевна — за неимением другой родни.
Алексей Федорович в молодости водил гурты — скупал скотину у населения и сдавал на мясокомбинат. С возрастом ему трудно стало ходить по 30 км в день, и он занялся хлебопашеством. У него была своя земля. Он выращивал урожай, затем брал в аренду молотилку, веялку и получал зерно. Все это делалось не на току, а во дворе его дома. Прасковье Яковлевне, когда она была маленькой и крутилась возле старших, нравились эти занятия, она с удовольствием помогала дедушке и бабушке.