— Я пойду поищу. — Маша решительно поднялась с места.
— Куда? А вдруг он там шастает?
— Мне все равно. Мы особенно не перемещались, я помню, где я стояла… потом он меня потащил, потом его спугнули… Цепочка на мне была, когда я домой приехала, я это точно знаю.
— Кто спугнул?
— Без понятия. Мужики какие-то. Если бы не они, не знаю, чем бы это все закончилось.
— Одну я тебе точно не пущу. А этот пусть только подойдет и вякнет что-нибудь. — Инна не растерялась и достала скалку.
Маша сквозь слезы рассмеялась:
— Инна, ну куда ты со скалкой…
— Это он на тебя может сто раз кидаться, я его с одного удара вырублю.
Костя и раньше дурил, всегда ревновал Машку. Оно и понятно, девка она красивая, очень харизматичная и общительная, парни за ней толпами бегали. Но даже Инна подумать не могла, что он так озвереет. Урод. Сорвал, наверное, с нее цепочку. Заметно же, что горловина футболки надорвана и у основания шеи красная полоса.
— Не сомневаюсь, что вырубишь.
— Подожди, сейчас фонарик еще захвачу.
— И пистолет травматический. И нож охотничий у мужа позаимствуй.
— Нет, мокруха не по мне, еще застрелю кого-нибудь не того, мне со скалкой удобнее.
Они вышли во двор. За считанные минуты на город опустились сумерки, и Маша потеряла всякую надежду что-то найти в такой темноте.
— Машка, почему ты не сказал, что этот придурок снова объявился? Я бы хоть посматривала его машину.
— Вряд ли он машину перед домом оставлял. Да я и не думала…
Хотя что там не думала… Все она думала. Знала, что он заявится, поэтому даже не удивилась его приходу. И его пощечине не удивилась, Константин себя уже прекрасно показал.
В голове гулко звучали его слова. Резкие, грубые… И вместе с ними плыли воспоминания о времени, проведенном вместе. Много дней и ночей.
Когда-то им вдвоем было очень хорошо, почему же они пришли не туда, куда планировали? Почему все закончилось вот так?
Разумеется, поиски оказались безуспешными, ничего они не нашли. Маша до слез расстроилась и вернулась в квартиру сестры совсем поникшая.
Эту тонкую золотую цепочку с маленьким крестиком ей когда-то давно подарил папа. Всю жизнь она ее не снимала. Носила с удовольствием, а после смерти отца эта вещь стала особенно дорога как память, как семейная реликвия. Как оберег. Сейчас без нее чувствовала себя голой и беззащитной. Потерянной.
— Папочка, прости меня, — шептала она горько, когда чуть позже вытирала умытое лицо полотенцем. — Прости… Мне так тебя не хватает…
Прости… — Понимала, что не виновата в том, что случилось, но от чувства вины за потерю отцовского подарка не могла избавиться.