Крестьяне с недоумением приняли ее распоряжение, но поклонились в спину Кристоферу. А потом поспешили уйти.
Отрава подошла ближе, тоже села на снег и обняла его сзади. Через долгое время он положил холодную руку поверх ее, но так ничего и не сказал. Затем встал — Отрава не смогла его удержать — и направился в сторону леса. Нанья вскрикнула, а Лю рванул следом. Вцепился теперь в него, как недавно в крестьянина, развернул к себе лицом:
— Послушай! Мы отомстим! Я обещаю тебе!
Кристофер произносил слова очень медленно:
— Почему сюда? Ведь это так далеко от Северной Территории. Почему так открыто? С гербами на щитах?
— Не знаю, — уже тише заговорил Лю. — Но сотворили это убийцы. Никакая справедливость или политические интересы этого всего не оправдывают… Мы обязательно разберемся! Ты только сейчас не уходи — если мы разойдемся, то уже ничего не выйдет.
Кристофер смотрел ему в глаза:
— То есть ты готов пойти против императора? За моих родных или за маленького ребенка Пролеска?
— За всех готов, — неожиданно признал Лю. — Да вот только это мог провернуть и Великий Кудесник! — поскольку Кристофер едва не вырвался из его хватки, быстро добавил: — Но если это приказ Их Величества, то мое чувство справедливости трещит по швам. Не знаю, способен ли я нарушить клятву — и если окажусь слишком слаб, то пусть Нанья меня усыпит или сделает еще что-нибудь, чтобы я не смог помешать! Я готов на это — готов принять последствия, когда дело будет решено!
С другой стороны подлетела Нанья, погладила Кристофера по плечу:
— Если потребуется, то я сдержу Лю, но до тех пор он будет тебе помогать. Мы все будем! И не только потому, что ты наш друг. Просто… иногда надо делать правильные вещи, чтобы себя уважать!
Отрава подошла на ватных ногах, обняла его крепко и заставила опустить голову ей на плечо. Бывает такая боль, которую обязательно нужно разделить, чтобы вынести. Целовала в волосы, в висок, пока он не начал дрожать — хоть какая-то реакция. Жаль, что кровопийцы не умеют плакать.
Остановились в пустом доме Пролеска. Хоть крестьяне их звали к себе, но Кристофер настоял. Под вечер женщины принесли котел с горячей шлячкой да хлеба, а мужики дров притащили. Все-таки левоморские традиции гостеприимства были ближе и понятнее правоморских — тут можно было войти в любой дом и попросить приюта, никто бы не отказал. Но Крису, по всей видимости, нужно было пожить именно в том месте, где погибла его мать. К этому с каким-то особенным пониманием отнеслись и крестьяне. Старая, едва передвигающая ноги, возвращенка зашла к ним уже под ночь, поставила кувшин молока на стол, много расплескав, провела скрюченными пальцами по щербине на деревянной поверхности — вполне возможно, оставшейся от удара мечом, а потом проскрипела: