Верится с трудом. Нет. Мне не верится в эту версию ни капли. Она такая воздушная и красивая, переливается всеми цветами радуги, желанная, но невозможная.
А теперь мой папочка ещё и посчитал Рому за сумасшедшего. Каким они увидели его?.. Просто озабоченным, зацикленным на девушке?.. Чёрт. Я же и сама так решила поначалу, пока не увидела, что это не только одержимость и неуёмное желание обладать, но нечто большее. Светлое, трогательное и хрупкое. Наше. И никто не вправе был лезть туда своими скрюченными пальцами, привыкшими считать хрустящие купюры. Вертеть, поворачивать из стороны в сторону, словно стеклянный шар со снегом, трясти и разбивать оболочку, чтобы вытащить неугодные элементы, установив вместо них другие. Небрежно расшвыривать из стороны в сторону носками начищенных до блеска туфлей содержимое и отпихивать к краю: вот это подлежит уничтожению.
Беспокойство за Рому съедало меня по кусочку. Что с ним? Не могли же они сотворить нечто ужасное? Или могли? Меня же держат взаперти дома Земянского. Внутри этих хором, обставленных так, словно хозяин не хотел выпячивать своё богатство. Стильно, нарочито небрежно и вместе с этим безумно дорого.
Я словно оказалась внутри того самого стеклянного шара: вокруг при встряхивании в воздух взлетает бутафорский снег из пластика и перемещаться можно только внутри дозволенного круга, не пересекая границ. И не получится. Охрана, огороженная частная территория. Персональная крепость Земянского, симпатичный уютный бункер, в котором можно пережить атомную катастрофу и зомби-апокалипсис.
Меня всё-таки повезли на обследование. Земянский настоял. И сопровождал лично, уцепившись в локоть пальцами-клещами. Ничего серьёзного обнаружено не было, но меня всё же исправно навещал тот самый врач. Все мои вопросы, касающиеся Ромы, оставались без ответа. И с каждым днём, проведённым в стенах дома Земянского, увеличивалось желание расколотить всё так, чтобы не осталось даже щепок.
— Снежана, солнышко, — мама делает очередную попытку поговорить, но натыкается либо на молчание, либо на откровенное пожелание пройти в известном направлении.
— Ты же не можешь постоянно дуться, Снежка?
— Я не дуюсь. Я вас презираю и не желаю ни видеть, ни слышать. Мне даже холёную рожу Земянского не так противно видеть, как ваши лица, якобы освещённые родительской заботой и тревогой!..
Мама расстроено поджимает губы и выходит, аккуратно закрывая за собой дверь. Иногда до меня доносятся её слабые попытки переубедить отца. Попытки — слишком громко сказано для этого вялого, едва заметного трепыхания и нескольких предложений, таких, как сейчас: