— А у тебя как успехи, молодой человек?
Он неотъемлемая часть нашей семьи вот уже несколько лет, три года, но до сих пор называет меня именно так, как обратился в первый день знакомства. Неужели трудно запомнить моё имя? Я перехватываю ростки недовольства, буднично отвечаю:
— Всё отлично. На работе дела идут в гору, может, расширю штат ещё на двух сборщиков и одного дизайнера.
— А учёба?
Вопрос довольно невинный, но для меня он всё равно что соль на открытую рану.
— Скоро сессия. Готовлюсь активно, ночами не сплю.
— Заметно, — одобрительно кивает Леонид и ещё минут на пятнадцать затягивает рассказ о своей плодотворной молодости. Я поглядываю на часы: вышло ли положенное время для проявления семейной любви и заботы? Собираюсь уходить, ссылаясь на личные дела.
— Рома, постой.
Мама разглаживает платье на коленях, поправляет причёску и теребит нитку ожерелья на шее: нервничает непонятно из-за чего.
— Олечка, всё хорошо. Роман уже взрослый. Думаю, он будет рад…
Леонид Павлович ободряющим жестом накрывает ладонь мамы. Она робко улыбается и всё же говорит:
— Мы решили, что готовы завести ребёнка.
Что? Я смотрю на них. Они выглядят невероятно довольными и счастливыми. Я откашливаюсь и запиваю сухой кашель стаканом воды. Маме — сорок три, Леониду и того больше — скоро исполнится сорок семь.
— А не боишься, ма?
Она вспыхивает и опускает глаза:
— Конечно, я…
— Конечно, есть риск. Беременность и роды в зрелом возрасте — непростая задача. Но я со своей стороны собираюсь предложить все усилия, чтобы беременность протекала как можно спокойнее, — подхватывает Леонид Павлович.
— Протекала? То есть уже?
— Да, Ром. Я же ездила с тобой в больницу на днях…
Я наполняю бокал водой и осушаю его залпом.
— А не боишься, что ребёнок родится с отклонениями, а? Как у Андрюши, например?
Лицо мамы сначала бледнеет, но потом начинает покрываться пунцовыми пятнами — верный признак того, что вот-вот расплачется. Чувствую себя последним скотом на всём земном шаре, но кто-то же должен это сказать, разве нет? Или она думала, что за день до пятой годовщины смерти младшего брата я не вспомню о нём?
— Олечка, всё хорошо. Не расстраивайся. Сейчас можно уже на ранних стадиях выявить отклонения, — хлопочет вокруг мамы Леонид Павлович.
Он наливает воды и обмахивает её лицо, пока мама, судорожно схватив салфетку, начинает быстро-быстро складывать её во что-то большее, чем сложённый вчетверо квадрат. Я сижу, пригвождённый к месту. Именно я должен сейчас носиться вокруг мамы, а не этот больничный хлыщ. Именно я был с ней все эти годы. С пятнадцати лет, когда мы тащили вдвоём нашу семью и Андрюшу, больного ДЦП и с кучей других проблем. Было много… всего. Кадры проносятся перед глазами. Но именно я сейчас сижу неподвижно и спрашиваю неожиданно резко для себя: