Он долго говорил на эту тему, говорил умно, живо, увлекательно, рисовал перед Шумским такие восхитительные картины, что тот невольно поддался его влиянию и решился ехать в Грузино.
Сказано — сделано. Он взял отпуск и уехал из Петербурга.
Но, увы, предсказания товарища не сбылись — пребывание в Грузине лишь усилило ненависть Шумского к графу и Минкиной и усугубило его хандру.
Он снова принялся не за дело, а за вино.
Графу Алексею Андреевичу, конечно, не нравилось его поведение — он преследовал его своими холодными наставлениями. Михаил Андреевич стал избегать его, как вообще всех людей, и сидел более в своей комнате за бутылкой. Вопрос о его происхождении не давал ему покоя. Ему сильно хотелось разрешить его, но кто мог это сделать?
Однажды к нему зашла Лукьяновна. Светлая мысль блеснула; в его голове.
«Не знает ли чего она? — подумал он. — Она должна бы, кажется, знать; ведь я вырос на её руках».
— Сослужи мне небольшую службу… — обратился он ласково к ней.
— Изволь, охотно, — отвечала она, — не винца ли принести, справлю сейчас, да так, что никто и не проведает…
— Спасибо, не надо теперь. Я хочу просить тебя о другом деле, только с условием, чтобы ты сказала откровенно сущую правду.
— Как перед Богом, ничего не скрою… — отвечала она с такою искренностью, что ей нельзя было не поверить.
— Ты с самого начала, как я родился, поступила ко мне в кормилицы?
— С самого первого дня.
— И все хорошо помнишь?
— Ещё бы не помнить! — тяжело вздохнула она.
— Скажи, пожалуйста, кто мой отец?
Лукьяновна побледнела и даже попятилась назад при этом вопросе.
— Знать-то, я знаю… — сказала она, понижая голос до шепота и пугливо озираясь по сторонам. — К чему это вздумалось тебе спросить?
— Мне бы хотелось знать отца.
— Да какого тебе отца? Родного, что ли? Зачем он тебе так понадобился? Сам ты не маленький, барин уже большой.
— Тебе, видно, не жаль меня? — сказал он с упреком.
— Аль беда какая приключилась? — с испугом спросила Лукьяновна.
— Ты не знаешь, как я несчастлив… — мрачно ответил Михаил Андреевич.
— Желанный ты мой! Да что тебе приключилось такое? — заговорила она сквозь слезы. — И какому быть несчастию? Молод ты, пригож, в чинах, барин, как следует быть барину!..
— Что мне в этом, когда я не знаю, кто я и мои родители?
— Зачем бы они тебе понадобились? Сам, кажется, на степени; зачем бы тебе их.
— Ах, ты не знаешь, что…
Он хотел сказать ей, что его презирают, что его называют «подкидышем», но ему и её стало стыдно.
— Скажи, ради Бога, если ты знаешь, кто мой отец? — с неподдельным отчаянием в голосе спросил он.