— Знать-то, я знаю, как мне не знать?.. Да не было бы мне чего от Настасьи Федоровны. Не узнала бы она, как я скажу тебе об этом всю правду.
— Что же может быть?
— Да она меня за это со свету Божьего сживет, в могилу живую закопает. Раз уж, махонькой ты был, вышло это дело перед графом наружу, досталось ей от него, а теперь она с ним уж сколько лет опять скрывать стали…
— Клянусь Богом, никто не узнает того, что ты мне скажешь! — сказал ей торжественно Шумский.
— Быть так, потешить тебя! Твой-то родной отец, Иван Васильевич — покойный мой сожитель.
— Как так? — вскочил с дивана Михаил Андреевич и быстро подошел к стоявшей перед ним Лукьяновне.
— Э… коли говорить, так видно надо все говорить, — сказала она, махнув рукою. — Годов это куда уж более двадцати схоронила я моего покойничка Ивана Васильевича и осталась после него тяжелою. Прихожу я к Настасье Федоровне, я-таки частенько к ней хаживала: бывало, песни попоешь и сказочку ей расскажешь, да и выпьешь с ней за компанию, и всегда хорошее вино пьешь, шампанское называют. Весело время проводили, особенно когда графа дома не было. Вот таким манером, раз сижу я у ней, а она и говорит:
— Авдотья, ты, кажется, в тягости?
— Точно так, сударыня, Настасья Федоровна, — отвечала я.
— Счастливая! — сказала она и вздохнула.
— Уж какое мое счастье! Осталась сиротой, куда мне с ребенком-то деваться? — заметила я.
— Отдай мне твоего ребенка, когда родишь, если будет мальчик.
— Да зачем это вам, сударыня?
— Пожалуй, я тебе и скажу, только чур молчок, а то по-своему, разделаюсь, ты меня знаешь. Графу хочется иметь наследника — вот и будет наследник. Согласна ты, или нет?
— Да как же это, сударыня, я отдам свое детище в утробе?
— Это все равно, но только, чтобы ты не смела и виду подать, что он твой, я его выдам за своего родного, — говорит мне она.
Страшно мне стало от таких слов.
— Как же это, сударыня, отказаться от своего детища — это смертный грех, — сказала я.
— Полно тебе, глупая. Нашла — грех устроить счастье своего детища! Граф тоже будет считать его своим родным, сделает своим наследником — он будет барином.
— Обольстила она меня, окаянная, своими льстивыми речами — я и согласилась. Пришло время, родила я тебя, желанный мой…
Далее Лукьяновна рассказала Шуйскому все, что уже известно нашим читателям.
Горько зарыдал он в ответ ей и, упав на её грудь, горько плакал, вместе с нею.
— Матушка, матушка! Что ты сделала? Ты погубила меня…
Только это он и мог сказать ей. Она ничего ему не отвечала.