— Можно попросить кого-нибудь составить тебе пару, — говорю и слышу свой голос, будто со стороны. Кто-то другой, а не я соглашается делиться любимым мужчиной ради призрачных целей, — только на бал или на другие вечера, где ты не можешь присутствовать на публике один.
Выдержка подводит, последние слова произношу сквозь слезы, нервно вздрагивая. Наилий вытягивает спину и вздергивает подбородок. Сейчас вспомнит мне утро и полураздетого Публия. Как решил, что предпочитаю ему солдатню. Тяну носом воздух, чтобы почувствовать резкий запах апельсина, отворачиваюсь, страшась увидеть, как темнеют от ненависти глаза генерала. Мой отказ похож на побег. Еще один. Но в воздухе пусто. Только пар идет от земли перед ливнем.
— Дэлия, — зовет Наилий, перекрывая голосом порывы ветра, подходит ближе и кладет руки мне на плечи. Спиной чувствую жар от тела генерала и слышу тихий шепот над ухом: — Я не хочу один, без тебя, но не буду давить. Подумаем об этом позже.
Киваю, соглашаясь, и отклоняюсь назад в тепло любимого мужчины. Он гладит по рукам и обнимает. Вместо острого аромата цитруса тонкий эдельвейс. Не только я настраиваюсь, Наилий тоже ловит мое состояние и пытается понять. Холод выстуженной ветрами равнины отступает, а я оборачиваюсь, чтобы поцеловать генерала.
Он касается моих губ легко и осторожно, будто впервые пробует на вкус. Ждет ответа, хочет, чтобы сама целовала. Играет и дразнит, а я завожусь все сильнее. Молния сверкает короткой вспышкой и раскат грома звучит совсем близко. Небо готово пролиться водой, но я не могу оторваться от Наилия. С каждым поцелуем все жарче, слабость разливается по телу, как от лихорадки. Генерал гладит по бедрам и крепко прижимает к себе.
— Дэлия, я контроль теряю, хватит.
Отстраняется, но не отпускает. Я тяжело дышу, пытаясь успокоиться. Лихорадка генерала не проходит, слишком жарко даже для страсти, и теперь я догадываюсь почему:
— Снова адреналин?
— Да, с утра долбит. Публий сказал, что если до завтра не остыну, на препарат посадит.
Вот почему на крышу поднялся — остыть на ветру. Неприятная сцена утром довела, а потом я своим рассказом о мудрецах добавила. Еле держится с тех пор, как прилетел, гладит меня по спине, а руки дрожат. Что случилось в полевом госпитале? Тревога захлестывает, стоит вспомнить молчаливого Публия, попрощавшегося взглядом. — Публий…что с ним?
— А что должно быть? — хмурится генерал, и у меня дыхание перехватывает от страха.
Сознание никак не хочет цепляться за очевидное. Наилий говорит о капитане так, будто ничего не случилось, но почему я представляю себе картины расправы одна хуже другой?