Есть у Миллера некая убедительность, после его Увещеваний реально что-то шевелится в душе. Совесть? Забавно. Триумвират, наверное, и не поверит, что у Генриха есть ее зачатки.
А сам Генрих с иронией думает о том, как всё-таки забавно, что именно так всё сложилось. Хотя прошлое в прошлом, Миллер приложил немало усилий, чтобы стать тем, кто он есть, а Генрих… Ему эта работа ещё предстоит. И конечно, результативность Миллера ему вряд ли светит.
Стук в дверь отвлекает Генриха от мыслей. Он по привычке принюхивается, но ничего не чует. Подниматься не хочется, он даже ничего не говорит. Если это соседи-бесы, пускай проваливают к дьяволу. Генрих им и так сегодня бесплатный цирк устроил. А если это она…
Дверь не заперта. Если захочет — войдёт.
— Генри? — тихий и усталый голос, скрип приоткрывшейся двери. Сердце начинает суетливо и нетерпеливо приплясывать.
Генрих прикрывает глаза, загадывает, что если она войдет — значит, эти отношения важны и для неё, а если нет — то с завтрашнего утра он будет адаптироваться в Чистилище без её особой помощи. Сам. И больше не будет на неё рассчитывать. И думать о ней тоже не будет. Это будет плохо получаться, но он постарается.
Дверь закрывается. В прихожей слышны лёгкие шаги. Генрих не двигается с места, не раскрывает глаз, ждёт. Он не ощущает ничего, никаких её эмоций, и от это особенно паршиво. Было бы легче, если бы он знал, что она сейчас чувствует.
Она снова в темной, закрытой одежде, точь-в-точь как в вечер их ссоры. Даже не подозревает, что эти брючки и тонкий свитерок плохо справляются с задачей скрыть фигуру. Отнюдь. К груди и стройным ногам они внимание вполне привлекают.
Волосы убраны, зачесаны в хвост, и Генриху хочется содрать с ее волос эту чёртову резинку, дать свободу ее кудрям, запустить в них пальцы, просто потому что на ощупь они как мягкий гладкий шелк.
— Ты чего на полу? — тихо спрашивает Агата. Она кажется бледной, но неожиданно решительной.
— Так захотелось, — едва слышно отвечает Генрих. Она должна подойти сама. Если сейчас она ощутит себя неуместной — значит, он действительно принимал за действительность слишком малое.
Агата подходит ближе. Генрих прикрывает глаза, слушая её осторожные шаги. Она садится на пол рядом с ним. Нежные ладони касаются его лица. Это уже можно считать за проявление приязни?
Генрих ощущает в кои-то веки, как замирает его сердце, а не чье-то другое. Все-таки чутье и прочие усиленные чувства основательно забивали в нем внутренние ощущения.
— Иди ко мне, — шепчет он, тянет её к себе, устраивает между расставленных колен, обвивает руками, опускает лицо к её волосам. Агата прижимается к его груди — теплая голубка, тихонько поглаживая его ладонями.