Кто, как не дитя, как не юноша-художник, мог, волнуясь, ухватить удивленным, свежим взглядом эту землистость лица, со лба и у скул уже подернутого серым, этот слишком заметный нос, эту неподвижную тяжесть морщин, остановившихся, как останавливаются волны и круги на воде, снятые на фотографию, эту сверкающе-чистую белизну кружевного чепчика и шейной косынки, белизну, уже отдающую саваном.
Ге полчаса какие-нибудь писал лицо Марии Павловны Свет. Сколько же надо было пережить и в себе нести, какой открытый, свободный, не застланный хламом взгляд иметь, чтобы за полчаса на торопливо схваченном небольшом куске холста запечатлеть огромное и таинственное, страшное и неизбежное событие в жизни — смерть.
Портрет Марии Павловны Свет написан в 1891 году. В этом году умерла Анна Петровна. Умерла в ноябре — месяце, который она не любила и которого боялась. Она постоянно болела в ноябре: простужалась, у ней шла кровь носом.
Последний год Анна Петровна была необычно тихой, смиренной даже; не смеялась над мужем и не сердилась на него. Объяснила: когда Николай Николаевич занят картинами, дома мир и покой. А его мучили предчувствия. Ему было страшно, как перед грозой.
После смерти Анны Петровны ему уже казалось, будто и рознь их «в некоторых вещах» была внешняя — «хотелось быть еще ближе»…>[80]. Тут есть истина: всякий спор в конечном счете ведется для того, чтобы прийти к общему. Но споры оборвала не жизнь Анны Петровны — смерть. Горе списало обиды. Ге не злопамятен. Теперь спорить не с кем, а забот Анечкиных, ее замечаний в мастерской, ее «прокурорских» суждений, даже насмешек ее не хватает. Ге после смерти Анны Петровны (как Толстой после смерти самого Ге) пришел к мысли о связи любви и смерти — смерть открывает подлинную меру любви. Николай Николаевич говорил об этом Софье Андреевне, но та понимала его по-своему; в письме к Льву Николаевичу она пересказывала его слова, как вариации на тему — «имеем, не храним, а потерявши, плачем».
Ге тяжело пережил смерть Анны Петровны; родные, однако, вспоминают: он был жалок, но не убит. Речь не о кратковременности горя. Ге до последнего дня тосковал без Анны Петровны, выполнял какие-то ее заветы, которые, будь она жива, возможно, и не выполнял бы. Но он не был убит, духовно не был уничтожен, страх смерти его, старика, не парализовал.
Конечность жизни ему открылась, открылась неизбежность собственного конца; но он не испугался, он даже просветлел еще больше: он еще лучше понял — не во имя короткого и случайного плотского существования человек живет на Земле.