При выходе из магазина Николай обратился к Любе:
— Приходи, красивая, сегодня вечером в клуб. Говорят, кино новое привезли.
— Приду, — нарочито громко ответила она.
Конечно, если бы Алёшка не был в «Сельпо», может Люба и ответила бы отказом. А так, искоса глядя на его реакцию, сразу и согласилась. Но только вот от Алёшки реакции не было никакой. Может и не слышал, а может, не захотел слышать.
Вечером, Николай стоял уже у клуба. Они сели в последнем ряду небольшого зала. Народу на селе мало осталось. А любителей по сто раз смотреть один и тот же индийский фильм ещё меньше. Сев в жёсткие деревянные кресла, Николай протянул Любе пластинку малиновой советской жвачки. Сладкий вкус этих жвачек пропадает моментально, но прилипающую к зубам резину можно жевать долго. В зале сидели малочисленные старушки, любители посмотреть на красивую жизнь индийских богатеев и поплакать над их слезливыми любовными историями.
К середине первой серии Николай зажал Любину ладонь в своей широкой сильной пятерне. Смущаясь, она попыталась убрать руку, но ничего не получилось. Наоборот, другой рукой он обнял её за плечи. К концу второй серии он, как паук свою жертву, обвил руками её худенькие плечи, и грубо поцеловал в губы. Любе стало неприятно. Первый поцелуй ей представлялся совсем не таким.
От Николая сильно пахло перегаром, его не могла скрыть жвачка. А от волос и лица исходил резкий запах «Шипра». Она пыталась вырваться из его объятий, но у неё ничего не получалось. Наоборот, из-за её увёрток Николай старался прижать её ещё крепче к себе. Когда к концу фильма он, зажав Любины руки, стал гладить её по коленям своей шершавой ладонью, продвигаясь всё выше, Любе удалось вырваться из его объятий и выскочить на улицу. Запахнув длинную кофту, она шла быстрым шагом почти наугад по спящей тёмной улице. Услышав приближающиеся шаги, повернулась и, увидев Николая, сказала:
— Не ходи за мной, не надо.
— А что так? — тихо спросил он и опять обхватил её, целуя в лицо, шею, губы.
Люба сопротивлялась, как могла. Она отталкивала его, била маленькими кулачками по широкой спине, но он, подмяв под себя тонкое девичье тело, повалил её прямо в высокую траву под длинные ветки каких-то диких кустарников, росших у дороги.
— Уйди, — задыхаясь, просила она, чувствуя от его прикосновений боль, стыд и брезгливость.
— Сейчас, — брызжа слюной и обдавая её перегаром, говорил он ей шёпотом, — подожди, сейчас. Подожди, ещё чуть-чуть.
Закончив своё дело, он обмяк, и его обессиленная туша придавила всем своим весом измученное и растерзанное тело Любы. Она уже не плакала. Ей хотелось быстрее избавиться от этого запаха одеколона смешанного с сильным зловонием перегара и попасть домой, вымыться, снять с себя измызганную и вывалянную в пыли одежду. Наконец он встал с неё. Отряхиваясь и застёгивая брюки, усмехаясь, сказал: