Я фыркнула.
— Тише, он очень обидчивый и может решить, что ты смеешься над его песнями.
— А ты не смеши меня тогда!
Кровать была узкая и скрипучая, но это не помешало нам вдосталь поскрипеть ею и заснуть в обнимку совершенно счастливыми. Проснулась я еще затемно из-за того, что Алок вдруг как-то напрягся, осторожно высвободил из-под меня руку, в другой его руке оказался меч, и он скользнул к окну. Потом он так же тихо вернулся обратно, заметил мои настороженные глаза:
— Все в порядке, — прошептал он, — торговцы уехали. Спи, еще совсем рано.
Я прижалась к нему, что-то маленькое и фиолетовое шевельнулось во мне.
— А поскрипеть? — шепотом спросила я. Алок рассмеялся и повалил меня на спину.
Утро началось с грандиозного скандала. Внизу кто-то кричал и швырялся тяжелыми предметами. Алок расслабленно лежал на спине, одной рукой прижимая меня, и с усмешкой вслушивался в доносящиеся крики. Я не могла разобрать ни одного слова.
— Я ничего не понимаю! Что там происходит?
— Это местный диалект, поэтому и не понимаешь. А происходит то, что хозяин во всю чихвостит свою прислугу, и жену, и сестру жены, и младшего сына, и даже кого-то из постояльцев… Малышка Тиоли удрала ночью с Олиелем.
— Теперь за ним еще и хозяин постоялого двора гоняться будет… — грустно заметила я, и мы расхохотались.
— Да, а завтрак нам здесь похоже не светит, — грустно констатировал Алок.
— Возвращаемся в замок?
— Я хотел еще к озеру съездить… Одевайся, пойду, посмотрю, может, удастся что-нибудь из пропитания с собой добыть.
Я сидела на кровати, подогнув ноги по-турецки и надев свою рубашку. Расческа за ненадобностью валялась рядом, я пыталась распутать сбившуюся косу хотя бы руками. Вдруг что-то выпало из моей прически, я обернулась. На постели лежала вчерашняя лилия, все такая же прекрасная. Я взяла ее в руки — лепестки стали чуть тверже, а тычинки напоминали проволочки с блестящими камешками на концах.
— Ал, — показала я кувшинку, вернувшемуся мужчине, — смотри, она совсем не вянет!
— В течение трех дней этот цветок каменеет и остается таким очень надолго. Поэтому он так и ценится. Но этот цветок свое предназначение почти отработал.
— Почему почти?
— Ну, раз он такой красивый, то одного поцелуя за него мало!
— Одного? — возмутилась я, вспомнив, сколько поцелуев было уже после того одного…
— Ну, за него-то только один!
Я встала на коленки:
— Согласна, за такую красоту положен еще один!
— Два!
— Один! Но длинный, — пошла я на уступки.
Вдоволь нанырявшись с поцелуями и без, мы устроились на полянке. Алок расстелил свой плащ и усадил на него меня, завернув в полотенце, которое он «одолжил» в трактире. Потом из его котомки торжественно появился большой кусок мяса, хлеб и овощи. Венчал все это великолепие бурдюк с домашним вином, два стакана и одна вилка, которую Ал протянул мне. Я заявила, что из чувства солидарности, буду есть тоже руками. Алок кинжалом нарезал хлеб и мясо и, соорудив «бутербродик», протянул его мне. Никогда не ела ничего вкуснее!