- В нее сморкаются,— объяснили ему.— В платок сморкаются. Если будешь спать зимой на снегу и схватишь насморк.
Толик сроду не употреблял носовых платков, да и насморка, наверное, у него никогда не было.
— А что у вас во втором мешке? — не утерпел и спросил у гостьи через стол Брагин.
— Табак. Опять я забыла,— ответила Нина Сергеевна.— Там еще письма. Девушки с фабрики написали письма молодым бойцам.
— Сколько курева?
— Килограммов двадцать.
— Дайте сюда, распределим, а то ваш муж за один присест выкурит. И письма давайте. Я один неженатый Буду письма читать, не пропадать же добру. В жизни не получал ни одного письма.
Под общий смех и шутки письма девушек с подмосковной фабрики передали старшине.
Ребенок неожиданно проснулся и заплакал.
Прохладный спросил:
— Сколько, Нина Сергеевна, рассчитываете погостить?
— Не знаю... Сколько разрешите,— ответила она, прижав ребенка к груди, к значкам «Ворошиловский стрелок», «ГТО II ступени» и прочим значкам с красными крестами и полумесяцами.
— Три дня! — определил срок ее пребывания в гостях ротный.— Спокойной ночи, товарищи! Пора кончать. Я смотрел сегодняшнюю работу — мало сделали и плохо. Такое проволочное заграждение завалится от ветра. Завтра переделать. Сегодня поверка отменяется. Расходись!
4
Бойцы вставали, прощались с супругами Шуленины-
ми; супруги как будто застыли, им не хотелось «расходиться», для них время бежало слишком быстро.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В день моего пятнадцатилетия погибла ротная кобыла Полундра. Событие печальное и неожиданное.
День моего рождения никто не отмечал. Рогдай не вспомнил или сделал вид, что не вспомнил.
Итак... В день моего рождения погибла Полундра
Политрук Борис Борисович привязался к ней. Он проносил ей хлеб, делился сахаром. Политрук оказался довольно невеселым человеком. Вначале-то я подумал, что он отчаянный весельчак. Сбил с толку вопрос, который он задавал ни к селу ни к городу:
— В Бессарабии был?
— Там погиб ваш Ветерок?
— Не только конь,— отвечал капитан.— Семья осталась. Малыш, внучек. Жена, дочь, мать... Все остались.
Он привязался к монгольской лошадке. И Полундра присмирела, облагородилась, как Шуленин. Позволяла запрячь себя в телегу. Она оказалась на редкость выносливой. Работала без отдыха днями — возила из бобрового заповедника бревна, слеги, хворост. Пока рубили сосенки, похватает листьев с кустов, травки и пошла тянуть: степная лошадь к изысканным кормам не приучена.
С бойцами Полундра жила не то что душа в душу — терпела; видно, сообразила: крути-верти, а лямку тянуть вместе,— рота рыла землянки, обносила проволочными заграждениями склады ГСМ, боевого питания мотчасти. Любила Полундра преданно, по-собачьи лишь политрука. Прибегала на его свист.