Мы не видели, когда улетел немец, нам было не до «костыля». Мы бросились к «яку». Машина, к счастью, не загорелась. Она лежала перевернутая. Что-то шипело и слегка потрескивало.
Мы окружили самолет и молчали.
- Летчика спасай! — догадался наконец кто-то.
Люди полезли на уцелевшее крыло: фонарь был смят, вместо головы человека виднелся парашют — летчика перевернуло в кабине.
— Навались! Берите за крыло. Веревки, веревки несите! Вяжи за целое крыло! Переворачивай!
Общими усилиями перевернули, самолет лег почти набок. Бойцы лопатами били по фонарю, фонарь заело.
Летчика вытащили за парашют. Он не стонал. Почему-то ноги болтались, как на шарнирах, неестественно свешивались, когда его несли на руках к дороге.
Сердешный,— говорили тихо женщины.
Дышит хоть? Послушай!
Отстегнули парашют, расстегнули на груди комбинезон, послушали.
— Не слышно.
— Умер!
— Убили!
— Преставился!
— Разрешите! — подошла Стешка, взяла руку летчика. — Пульс бьется. Живой! Дайте воды!
Воды не нашлось. Кто-то принес недопитую бутылку молока.
Стешка сдернула с головы косынку, намочила в молоке угол косынки, отерла кровь с лица летчика.
На земле лежал молодой парень...
Заговорили разом. Бросились распрягать лошадей.
Зря бросились, потому что телеги-то не было. Каждый советовал, кричал, и все понимали, что бессильны помочь.
С включенной сиреной на поле выскочила пожарная машина, за ней санитарная, еще какие-то машины.. Приехал комендант аэродрома.
Около самолета крутился фотограф. Он с разных точек фотографировал самолет, просил, чтобы опустили крыло, чтоб заснять первоначальное положение, как было после приземления. Затем фотографировал канавку, сделанную брюхом машины по полю. Щелкал 1 «лейкой» деловито и спокойно: видно, привык.
Комендант спокойным, четким и негромким голосом приказал:
— Ребята, женщины,— в сторону! Отойдите! Давайте! Давайте! Спасибо... Без вас... Фотографируй! Живой летчик?! Успели?
Пульс прощупывается,— ответил военный в белом халате.
Летчика положили на носилки. Ноги у него были тряпичные. Я догадался — перебиты. Врач сделал летчику обезболивающий укол в руку, затем летчика на носилках отнесли в санитарную машину.
Командиры с эмблемами техников оседлали самолет, как муравьи дохлую муху. Залезли под самолет, на самолет, в самолет... Перебрасывались фразами Без эмоций, без вздохов и женского соболезнования.
В жизни авиачасти потери предполагались заранее, как само собой разумеющиеся вещи.
Комендант аэродрома подписал какую-то бумагу, обратился к бойцам:
— Где командир вашей роты?
В штабе.
— А политрук?