— Как так? — не поверил технарь.
— Проще пареной репы,— ответил писарь.— Моя фамилия Яковлев. Всегда в конце любого списка стоит. Делают, например, уколы от сыпняка. Акимовы, Булавины, Гнедыши, Дементьевы, Ершовы уколы получили и отвалили. Я жду своей очереди, волнуюсь, когда же фельдшер возьмет шприц и вкатит под лопатку сыворотку. Между прочим, болею после уколов, стелькой лежу, и температура под сорок. Организм ослабленный...
— Водкой и брехней,— сказал бывший моряк.
— Так вот,— продолжал писарь, не обращая внимания на выпады моряка,— Благодарности тоже зачитываются в последнюю очередь, и отпуск на работе тоже... Отсюдова нерв... Впоследствии жизнь у Юрьевых, Якушевых короче, чем у Абдуловых, Вертихвостовых, Гиндиных. Диких и Ерепеевых... Я так думаю.
— Как же на губу-то угодил? — взволнованноспро«Я сил технарь, фамилия которого была Смирнов,—онД стояла в середине любого списка.
— Приехали делать комбинированный укол от тифа, от брюха и прочей нечисти. Я за три дня посмертное письмо направил. И тут меня осенило... Додумался. Решил сократить муки и поставить фамилию в головной строке. Написал себя не Яковлев, а Аковлев. И когда приехал фельдшер, первым подошел, подставил спину. Вколол. Первым отмучился. Пришел в себя, значит, прилег — чувствую, температура наползает. Тут бегут: «•Яковлев, Яковлев, тебе укола не сделали!» Оказывается, пришел начальник отдела, майор, посмотрел список и говорит: «Последним в списке Яковлев должен быть. Он вечно сачкует».
— Ну и ну! — удивился технарь.— Ты бы объяснил...
— Пытался... Брыкался, разные непотребные слова говорил майору, потому что температура навалилась.
— Ну и что?
— Что, что... Скрутили, вкатили второй укол. Привыкли, что я самый последний по списку.
— Да-а! Не повезло.
— Салаги! — сказал бывший матрос.— Все равно убегу к братишкам на флот. Не имеете права держать на суше! Не имеете!
— Яс открытыми глазами спать научился,— сказал технарь.— Идет разбор, занятие. Я сижу, вроде слушаю, смотрю, сам сплю. Решил еще отработать, чтоб во сне пальцами шевелить. Подпереть голову рукой, слушать, глядеть и изредка пальцами шевелить. И засыпался. Понадеялся на пальцы, а глаза-то закрылись Признаюсь, что во сне храплю. А ты за что, малец, угодил в немилость?
Я ничего не ответил. Мне было не до разговоров.
Потянулись дни. Про ночи могу сказать, что они особенно не тянулись, скорее наоборот — они пролетали, как мгновение.
Утром нас кормили холодным постным борщом, затем вели на работы. Мы пробивали солдатские гальюны, подметали тропинки перед штабом. Работа грязная. Часовой прохаживался за спиной, а ты ползал на четвереньках, мыл пол в бараке. И люди проходили, не глядя в твою сторону.