Кончились золотые дни неожиданно: Чингис исчез, возможно, подох где-нибудь в развалинах — кошки умирают в одиночестве. Целую неделю мы не закрывали дверь, ждали, надеялись, что Хан объявится, но он не объявился.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Кресты были добротными. Пила выпиливала дуб по крошке, точно грызла столетний сухарь. Вообще-то. было весело очищать Кольцовский. Яшка зря беспокоился, что крестов мало,— под каждым лежало по нескольку солдат. Тоже ведь были люди... Вроде людей. Почему-то фашистов я за людей не считал, они вроде землетрясения, или дикого пожара, или как саранча — налетела погибель, и если хочешь жить, уничтожай ее, н чем больше, тем лучше.
Эскаватор снимал пласты земли аккуратно, затем рыли лопатами. Трупы брали вилами, как копны сена. Трое, четверо вил в бока, и в кузов. На свалку.
— Атаманов нам не надо, атаманом буду я! — закричал внезапно Швейк. Он снял гестаповский китель, работал в майке. Мы постепенно рассупонивались. Солнце грело дружно, по вырытым кучам земли сновали грачи.
Я люблю Кольцовский сквер! В нем я учился ходить. Там, где мы с Рогдаем спилили очередной дубовый крест, была детская площадка, лежал песок, мелюзга копалась в песке совочками. А чуть подальше, у памятника Никитину, я впервые скатился с горки на лыжах. Мама подбадривала:
— Не бойся! Будь буденовцем!
Буденовцы скакали на боевых конях, и вряд ли они мчались с гор на лыжах, но тем не менее мамины слова ободрили, я оттолкнулся и скатился с горки. Мне очень хотелось вырасти настоящим буденовцем.
— Товарищи! — раздался женский голос.— Генерал!
Люди бросили лопаты, вилы, кирки, прибежали на крик. В земле лежал чин. Голова забинтована. Видно, помер, не дотянув до госпиталя, его и бросили в солдатскую могилу. Кресты стояли по ниточке, как на смотру, а убитых фрицы бросали как попало — вниз лицом, друг на друга, некоторые оказались даже на попа, и их вытаскивали за ноги, как редиску.
— Во-первых, не генерал,— сказал со знанием дела Швейк.— Полковник вермахта, пехота... Известное дело - гестапо с почетами хоронит, а инфантерия — быдло, серая солдатская скотина.
— А ведь он был еще живым,— произнес тихо Бельский.— Глядите, ногти содраны, скребся, во рту земля... Задохнулся.
Нет, мне не жалко немецкого пехотного полковника! Я представляю — раненый пытался повернуться, пытался крикнуть, проклясть, позвать на помощь... Он задохнулся, объелся землею, которую шел завоевать. ! Я представил, как шуршит земля...
— Как они могут жить! — говорит какая-то женщина.— В Германии, наверное, все трупами пропахло.